Сергей Мосияш - Скопин-Шуйский. Похищение престола

— Так знайте, ваше величество, именно братья Острожские виноваты, что нам пришлось так долго оставаться на правобережье. Куда ж моим рыцарям было деться, вот и баловались.

— Хорошо, пан Юрий, я сделаю ему строгое замечание. А теперь желаю вам счастливого пути. Передайте мои поздравления вашей дочери Марине.

Мнишек понял, что аудиенция окончена, пора откланиваться, и он уже ощущал себя тестем царя Великой России. И щелкнув каблуками, вышел, гордо неся свою седую голову.

Сигизмунд, хмыкнув, только головой качнул: «А что? Вознесется быстро, и случись что со мной, еще и в короли станет баллотироваться. Не всегда ж корона умной голове достается».

На следующий же день по приезде царицы — инокини Марфы, Дмитрий сказал своему окружению:

— Пойду к маме, испрошу благословения на венчание.

— Кому, государь, велишь идти с тобой? — спросил Маржерет.

— Конечно, тебе, Конраду и моему меченоше, князю Скопину-Шуйскому.

И царь отправился в Вознесенский монастырь, куда вчера была доставлена Марфа. Сопровождали его лишь два телохранителя и князь Скопин-Шуйский. Идти было недалеко, монастырь находился в Кремле у самых Фроловских ворот.

Конечно, в Кремле царю опасаться было нечего. Сразу по приезде капитан Доморацкий сменил кремлевскую охрану и выставил у всех ворот и у дворца поляков, им Дмитрий больше доверял, чем стрельцам и даже казакам.

Из русских приглянулся ему молодой князь Скопин-Шуйский, лицо открытое, глаза серые, светящиеся умом и доброжелательностью. «Этому можно доверять», — решил Дмитрий и произвел его в чин главного меченосца при царском мече.

— Ты, князь, будешь моей правой рукой.

— Благодарю за доверие, государь, — отвечал Михаил Васильевич. И вот сегодня он идет с ним у правой руки и на боку у него царский меч, который он должен подать царю по первому требованию. Михаил догадывается, почему именно его царь взял в спутники к Марфе: «Не иначе иду я для устрашения старухи. А может, для солидности. Поди угадай».

Предупрежденная игуменья сама проводила царя в комнату Марфы, не доверила никому из послушниц.

— Здравствуй, мама, — приветствовал от порога Марфу Дмитрий.

Инокиня не спеша поднялась ему навстречу, приняла объятья и даже троекратный поцелуй, сказала со вздохом:

— Здравствуй, сынок.

— Как ты себя чувствуешь? Не нуждаешься ли в чем?

— Спасибо, не нуждаюсь.

— Может, просьбы какие-то есть, скажи. Я буду счастлив исполнить.

— Есть, сынок, одна. Есть.

— Говори хоть десять, мама. Для тебя я на все готов.

— Исполнишь?

— Разумеется. О чем ты говоришь?

— Сними опалу с Шуйских.

— Но я уже простил их, мама.

— И отправил в ссылку. Вороти их, сынок. Верни имущество. Они же из рода Рюриковичей.

— Хорошо, мама. Я сегодня же распоряжусь. Твоя просьба для меня закон.

— Спасибо… сынок.

— Мама, я ведь пришел к тебе за благословением. Дай мне родительское благословение венчаться на царство.

Марфа внимательно посмотрела в глаза «сыну».

— На престол, Дмитрий, благословляет патриарх. Я всего лишь монашка. Но как мать могу тебя благословить идти под венец, когда надумаешь жениться.

— Это случится скоро, мама.

— Невеста есть?

— Есть.

— Чья же будет?

— Урожденная княжна Мнишек Марина.

— Не наша вроде?

— Полячка.

— Ну дай Бог тебе счастья с ней и побольше деток.

Вскоре Дмитрий откланялся и, вернувшись во дворец, приказал Маржерету:

— Яков, срочно ко мне моего дьяка Бегичева и воеводу Басманова.

Первым прибыл Бегичев, так как находился во дворце.

— Садись, Бегичев. Ты помнишь рязанского архиепископа, который изменил Борису и признал меня? Когда я еще сидел в Путивле.

— Помню, государь.

— Как его звали?

— Игнатий.

— Бери коней, охрану сколько надо, моим именем попроси у Доморацкого и гони в Рязань. Вези его сюда.

— А указ или что там?

— Скажи Власьеву, что так надо, пусть напишет, я подпишу.

— А что хоть Игнату-то сказать, зачем зовут? На казнь или милость?

— На милость, на великую милость, Бегичев. Так ему и передай, мол, государь возлюбил тебя.

Едва ушел дьяк Бегичев, как явился Басманов:

— Звал, государь?

— Да, Петр Федорович. Проходи, садись к столу ближе. Скажи, пожалуйста, где сейчас Иов?

— Ну как ты и велел, отправили в Старицу в Успенский монастырь.

— Кем определили?

— Опять игумном.

— Ну и хорошо, все же начальник. Я что тебя позвал, Петр Федорович. Надо срочно избрать патриарха.

— Это надо сзывать архиереев, они на своем соборе и изберут патриарха.

— Я уже знаю, кого они изберут. Бегичев мне докладывал, в Успенском соборе уже вопили: наш патриарх Иов! Поэтому, Петр Федорович, возьмите собор на себя, соберите их в Грановитой палате и предложите им нашего кандидата рязанского архиепископа Игнатия.

— Но он же грек, государь.

— Ну и что? Не в Греции ж служит, в России. И потом вера-то у нас греческая. И чтоб все проголосовали единогласно, скажите им, что я этого желаю…

— А если упрутся?

— Петр Федорович, мне ли вас учить, как ломать упертых. Пригрозите наконец примером судьбы Иова.

— Пожалуй, так и сделаю.

— А можно и без «грозы». Наведите туда побольше стрельцов, до зубов вооруженных, поставьте на всех входах, лестницах, вроде бы для охраны владык. А там они сами сообразят, что может воспоследовать в случае отказа. И еще — Шуйских надо воротить.

Басманов нахмурился:

— Нельзя этого делать, государь.

— Почему?

— Шуйские — твои заклятые враги. Поверь. Не делай этого.

— Я велю им присягнуть мне на кресте.

— Они переступят через любую клятву.

Басманова трудно было переубедить, он был тверд: Шуйские — наши враги. И Дмитрий наконец уступил:

— Ладно. Я подумаю. Займитесь, Петр Федорович, архиереями и собором.

Весь день он ломал голову: что делать? «Басманов, наверное, прав, но я обещал царице исполнить это ее желание — воротить Шуйских».

Ночью, ворочаясь на ложе, Дмитрий наконец тихо окликнул постельничего:

— Иван, ты не спишь?

— Не сплю, государь.

— Посоветуй, что мне делать? Мать-царица просила вернуть Шуйских, а Басманов против. Кого слушать?

— Царицу слушай, государь, — не задумываясь отвечал Безобразов. — Басманов кто? Твой слуга. А царица — она есть царица и мать же. Ее сердить тебе не след. — В последних словах Дмитрию почудился намек.

Впрочем, он и без намека знал, выйди завтра Марфа на площадь да крикни: «Он не мой сын!» — и тогда все пропало. Все рухнет. А ведь как славно они там у Тайнинского разыграли сцену. И слезы, и объятья, и поцелуи. Нет, Безобразов прав, хоть и дурак, слушаться надо царицу. А с Басмановым не следовало и затевать этот разговор. Сразу поручил бы князю Михаилу. Шуйские ему дядья, он бы без шума все управил. Эвон как с Марфой складно сотворил.