Юрий Слезкин - Брусилов

Пожилой, в пенсне и с эспаньолкой, тщательно подстриженной, упитанный прапорщик, исполняющий обязанности младшего делопроизводителя, бывший помощник присяжного поверенного Петрищенко принял из рук главнокомандующего ручку и вставил в нее новое перо. Алексей Ермолаевич попробовал его пальцем, даже послюнявил.

— Вот, возьмите, голубчик, отлично пишет, — сказал Эверт, после того как сам попробовал качество принесенного пера, меленькими каракульками расписавшись на листке бумаги и тут же разорвав его на клочки. — Пишите! За письменным столом мужество вас оставляет, так нельзя! Всего лучше закреплять свои мысли на бумаге — это мой принцип. Что бы ни говорили злые языки, а то, что написано пером, не вырубишь топором.

Государь должен знать правду. Атака отменена им лично. Очевидно, по чьему-то злому подсказу. И вы, как справедливо изволили мне заметить, не можете и не хотите нести ответственность за этот неудавшийся по неизвестным вам причинам маневр. Пишите.

Эверт отошел от Рагозы и знаком указал на стул прибывшему вместе со своим командующим его начальнику штаба.

— И ваше соображение о том, что новая атака у Барановичей едва ли может быть успешной по недостатку подготовки, тоже пишите, — добавил он деловито, строго. — Все пишите! Благословляю!

Через широкое плечо он оглянулся на подошедшего к нему Квецинского. Начальник штаба фронта, лысоватый, полный, круглолицый человек с подчеркнуто благодушной улыбкой, прикрывающей презрительный холодок стальных глаз, протянул ему телеграфный бланк.

— Телеграмма от главнокомандующего Юзфронта, Алексей Ермолаевич, — произнес он вкрадчиво, с нескрываемой усмешкой.

Эверт медленно повернулся к Квецинскому всем корпусом. Он поднял многозначительно брови и выжидающе молчал. Его монументальная неподвижная фигура подавляла всех этой неподвижностью, даже Квецинского. Приглушенным голосом начштаба поспешил доложить:

— Алексей Алексеевич сообщает о том, что его разведкой обнаружена усиленная перевозка с нашего фронта на его Юго-Западный германских частей. Удалось установить прибытие восемьдесят первой резервной дивизии, тридцать первого и пятьдесят седьмого ландверных полков. Главнокомандующий просит содействия к прекращению немецкой перегруппировки… Обычная, старая песня… Как прикажете ответить, ваше высокопревосходительство?

Эверт не шевельнул бровью, не проронил ни звука. Он круто повернулся и пошел, тяжело и размеренно ступая, к двери. Широкие желтые лампасы его шаровар над грубыми и жесткими голенищами сапог колебались ритмично, важно, шпоры сопровождали их движение внушительным звяком.

В кабинете главнокомандующего Квецинский, забежав вперед, положил развернутый телеграфный бланк на письменный стол.

Эверт отодвинул от стола свое кресло, но не сел в него. Стоя перед столом, держась прямо, нахмуря брови и призакрыв тяжелыми веками глаза, он начал диктовать ответ.

Его адъютант, капитан Некрасов, готовно упер в грудь большой, альбомного размера блокнот и, тоже стоя, стал записывать.

— «В районе Пинска войска так ослаблены, что серьезного наступления произвести не могут, — с расстановкой, но без заминок диктовал Эверт. — Приказал сделать что можно, чтобы не допустить дальнейшей переброски. Наступление в этом районе тем более трудно, что болота еще не просохли».

В этом месте Алексей Ермолаевич так громоподобно откашлялся и хмыкнул носом, что Некрасов вздрогнул.

Что-то подобное хмурой издевке, как показалось Квецинскому, мгновенной судорогой прошло по крутому излому бровей главнокомандующего и затлело в прищуренных глазах над вздувшимися от усилия желтоватыми мешками век. Нижняя часть лица и губы, скрытые густыми усами и бородой, тотчас же застыли в каменной неподвижности. Квецинский решил, что он ошибся и никакой издевки не было, — так размеренно-спокойно и деловито раздался снова голос Эверта.

Он продолжал диктовать и, как всегда, со вкусом, удовольствием и с подчеркнутой русской растяжкой произносил слова:

— «В районе Барановичей производится перегруппировка и ускоренно заканчиваются работы по подготовительному положению для нанесения вспомогательного удара. Командарм третьей сообщает, что таковой может состояться тридцать первого мая. Приказал работу ускорить. Эверт».

Свою фамилию произнес нарочито твердо и коротко.

Некрасов оторвал от блокнота написанный лист и положил его перед главнокомандующим на стол. Эверт движением бороды указал на лист Квецинскому. Начштаба взял телеграмму и перечитал ее громко.

— Ну что же, кажется, хорошо? — неожиданно улыбнувшись и мгновенно разрядив напряжение подчиненных, спросил Эверт, и басок его зажурчал благодушно, товарищески дружелюбно: — Все в порядке. А? — Обратился он к Квецинскому и едва заметно, так, чтобы только он один понял, прищурил глаз. — На нас не могут быть в претензии. Мы, хоть и не кавалерия, а тоже не отстаем. — И, кивнув Некрасову, добавил. — Сдай телеграмму тотчас же и соедини меня со ставкой. Я хочу еще раз получить подтверждение от Алексеева нашего с вами плана. Надо же раз и навсегда заткнуть рты таким безголовым, как этот наш… визитер! — сказал он Квецинскому и вытянул бороду в сторону оперативной.

Вызванному к аппарату начальнику штаба верховного Алексей Ермолаевич озабоченно сообщил, что у него сейчас сидит командующий 4-й армией генерал Рагоза, которому поручено было атаковать противника у Молодечно.

— Но атаку эту, как я предполагал раньше, придется отменить. Генерал Рагоза сетует мне, что она не может быть успешна из-за погоды и малой подготовки.

Говоря это, Алексей Ермолаевич раздумчиво теребил бороду и хмурился, глядя сосредоточенно на носок своего сапога.

— Что думает по этому поводу Михаил Васильевич? — бубнил он таким неуверенным тоном, точно видел одно спасение в совете Алексеева. — Как ваше мнение? Не кажется ли вам, что мой план атаки на Барановичском направлении, как я вам уже докладывал, гораздо более разумен?..

Он вышел из аппаратной, высоко держа голову, подняв широкие плечи. В глазах его все еще видна была озабоченность, но вместе с тем проглядывала удовлетворенность.

— Мы получили с вами, — сказал Алексей Ермолаевич Квецинскому, — полное и решительное одобрение нашего плана от Михаила Васильевича. Он сказал, что идти на риск с негодными средствами — нелепо. Придется разогорчить бедного Рагозу… Он все еще пишет? Конечно, Брусилов опять жаловался на меня. Я сказал, что еще полчаса назад дал распоряжение Лешу форсировать атаку на Пинск, но что сомневаюсь в успехе, так как, судя по донесению Брусилова, у него у самого на участке восьмой армии дела идут неважно…