Юрий Слезкин - Брусилов

— Лихорадит штаб потому, что время не ждет и настоятельно диктует дальнейшее развитие наступательных действий, а ставка и Запфронт ставят нас в положение пассивного выжидания, — одним духом выговаривает Игорь, точно спешит перегнать свои собственные рассудительные мысли. — Исподволь приходится держать армии в непрестанном напряжении. Исподволь! — упрямо повторяет Игорь, и все большая обида закипает в нем. — Вот почему директивы командования производят впечатление противоречивое!.. Командование фронта стремилось и стремится к наступлению. Пускает в ход все средства, чтобы наступление продолжалось и не ослабевало. Знает, что только наступление, и именно наступление в том направлении, в каком оно было намечено, единственно правильно и дает плоды. Но все становится штабу поперек дороги!

Игорь почти выкрикивает эти последние слова и разом обрывает речь. Запал и слова иссякли перед картиной, которая ему самому только что открылась во всей своей неприглядной оголенности. Он недоволен своей неуместной откровенностью. Он пристыжен своей мальчишеской несдержанностью. Ему все становится безразличным, скучным, и голова сразу начинает работать яснее, трезво.

— Но наступление при настоящих обстоятельствах, — говорит он отчетливо, вразумительным тоном, — едва ли выгодно и возможно. На фронте ощущается недостаток не только орудийных, но и ружейных патронов. Последних расходуется в сутки три с половиной миллиона, а отпускается три миллиона…

Игорь вспоминает разговор Брусилова с великим князем и хмурый взгляд, брошенный им на Сергея Михайловича.

— Кроме того, — продолжает Игорь, — надо выждать прибытия укомплектований… Главный штаб задерживает их высылку… и, как вам хорошо должно быть известно, ваше высокопревосходительство, войска получают одну-две пятых того, что им потребно… Но самое главное, — начиная опять горячиться, добавляет Игорь, — то, что мы никак еще не можем добиться прибытия обещанных корпусов с Западного фронта. К седьмому июня выгрузилось только три полка и четыре батареи! Наконец, необходимо закрепиться на фронте на случай натиска превосходящего противника. Неприятельские силы растут. Они прибывают отовсюду — и с запада, и с других наших фронтов.

— Бездействующих фронтов, — согласно кивая лысиной, поддакивает Зайончковский, и улыбка сбегает с его губ. Он теперь сосредоточенно-строг, по-серьезному внимателен.

Чтобы утишить вновь нарастающее волнение, Игорь отчетливо заканчивает:

— Вот какие соображения заставили главное командование согласиться отложить переход в наступление до восемнадцатого июня.

— Да, но и от этого уже отказались! — не удерживается Каледин, и подвижное лицо его морщится, как от зубной боли.

— Отказались, — подтверждает Игорь и сам удивляется внезапно посетившему его спокойствию. Он смотрит на перекошенное лицо командарма, и ему становится смешно и жалко. Немудрено, что солдаты не уважают и не любят этого человека, никогда не умевшего внушить им к себе доверие. — Отказались, потому что, как доложил начальник артиллерийского снабжения, огнестрельные запасы уже перерасходованы. Ружейных патронов недоотпустили фронту за последние три дня по одному миллиону ежедневно!

— Черт знает что такое! — ударяя себя по коленям, взвизгивает Алексей Максимович.

Наступает долгая, тягостная пауза. Каледин сидит в своем кресле, так и не отнимая ладоней от колен. Зайончковский легонько посвистывает, сморщив губы и барабаня пальцами по подоконнику.

За окном слышен нарастающий шум ливня. Испуганно трепещут блестящие от влаги листья.

— Исключение, как всегда, для девятой армии, — сквозь зубы цедит Андрей Медардович, точно этой поправкой он стремится внести ясность в заявление капитана Смолича и найти выход.

— Девятая армия не должна прекращать преследования разгромленных сил Пфлянцера, — деловито возражает Игорь. — Но что всего более тормозит дело — это спор из-за третьей армии, — переходит Игорь к следующему пункту своих доказательств. — Неясная директива ставки допускает двоякое толкование помощи третьей армией нашему фронту. Алексей Алексеевич полагает, что она должна войти в состав его фронта.

Игорь непосредственно обращается к Зайончковскому. Он знает, как заинтересован комкор-30 в этом деле.

— Ну, само собой разумеется! — восклицает генерал уже без тени иронии.

— Против этого протестовал Эверт, — возражает Игорь.

— Как же иначе! — взмахивает руками Каледин и на мгновение остается так, замерев неподвижно.

— Алексеев решил вопрос в пользу Эверта, — строго докладывает Игорь.

— Ах, старая лиса! — Руки Каледина бессильно падают. — Старая лиса!..

— Эверт умеет заговаривать зубы, — говорит Зайончковский куда-то в пространство, в сплошную сеть дождя.

— Но одумавшись, — продолжает Игорь. — Михаил Васильевич признал правоту Алексея Алексеевича и дал телеграмму, что третья армия передается в его полное распоряжение. Таким образом наш фронт усилен целыми пятью корпусами!

— А Западный снова отложил свое наступление, — подхватывает Каледин. — Мой правый фланг ничуть не обезопасен. И эти лишние корпуса так же принуждены будут стоять, как стояли…

— Нос вытянем — хвост увязнет, — поддакивает Зайончковский, но в его глазах Игорь читает удовлетворение: «Зато я могу быть спокоен за правый фланг своего корпуса».

«Маленькие люди, маленькие люди…» — думает Игорь, и снова в нем закипает обида.

— Однако это не мешает главнокомандующему выполнять взятую на себя задачу, — говорит он с подчеркнутой значительностью. — Покинутый своими боевыми товарищами, он продолжает победоносное наступление. К десятому июня нами взято пленными четыре тысячи тринадцать офицеров и около двухсот тысяч солдат!

Генералы невольно подтягиваются, горделивое чувство пробуждается в них: как-никак в этом триумфе есть доля их участия. Но тотчас же личные незадачи берут верх.

— Tout ça est bon et bien! [60] Все это прекрасно (фр.). — иронически замечает Андрей Медардович. — Однако, когда Алексей Максимович уведомил, что ему понадобится еще один корпус для резерва у Олыни, ему отказали…

— Слишком, видите ли, далеко от одиннадцатой армии! — впадая снова в истерический тон, подхватывает Каледин. — Одиннадцатую армию нужно подтолкнуть, а нам и так можно. У одиннадцатой второстепенные задачи, перед ними только австрийцы, а перед нами немцы! И черт знает, какие отвратительные позиции…

Командарм вскакивает. С грохотом катится в сторону кресло. Обвал ливня за окном на время заглушается срывающимся фальцетом Каледина, топотом ног. Командарм бегает по кабинету, размахивая руками. Он подбежал к капитану, кричит ему в лицо: