Юрий Слезкин - Брусилов

И похвала эта звучала как убеждение в собственной силе.

По тому неуловимому для глаза, но достигающему до искушенного войною слуха особому бойкому движению по дорогам в прифронтовой полосе, по интонации голосов, выкрикивающих все те же ругательства, по шмяку и хлюпанью сотен ног, завязающих в осенней грязи, но не замедляющих шага, по торопливому, без видимой нужды, гону тачанок, провиантских фур, штабных машин — можно было безошибочно угадать, что дела на фронте идут хорошо и, главное, что все верят в то, что не могут не идти хорошо. Это ощущение дающегося в руки успеха, сознание, что дело спорится, проглядывало во всем.

Игорь тотчас же воспринял, почуял в воздухе это веяние доброй вести и совсем забыл о давешних своих переживаниях. Даже заслонивший все, увезенный с собою из штаба образ Брусилова не умалял теперь значительность и полноту собственных ощущений. Да, мир, как в детстве, снова полон дивных и, самое главное, благих чудес! Наперекор грязи, туману, холоду, даже наперекор смерти, которая, может быть, уже глядит в глаза…

«Ишь, как бухает там… как гвоздит… скорее бы, скорее доехать, войти в круг, приложить и свою руку…»

Машину подбрасывало на ухабах и рытвинах, заливало грязью, брезент сорвало с петель, он бился, хлопал над головой, какие-то расхлябанные гайки пронзительно скрежетали, воняло дрянным бензином, лицо, шея были мокры, ноги и руки окоченели и ныли, их все никак нельзя приспособить поудобнее, но в душе пело: «Ах, славно! Вот повезло!»

В низких и душных двух комнатах, в которых расположился штаб комкора-30, Игоря встретил зычный говор нескольких перебивающих друг друга и тоже каких-то взбодренных, стремительных голосов. Табачный дым клубами висел под закопченным потолком, пахло угарцем от клокочущего ведерного самовара, трещали, щелкали, как пистолетные выстрелы, дрова в русской печке, шипела и благоухала яичница на огромной сковороде, звякали тарелки и стаканы, расставляемые по столу дородной женщиной. Господа офицеры — и те, что сидели, и те, что стояли, — постукивали об пол каблуками зашлепанных грязью сапог, размахивали руками, и сразу трудно было разобрать, кто из них главный. Комната была освещена двойным светом: белесо-мутным, идущим из крохотных оконец, заставленных горшками цветов, и подслеповато-желтым — от закопченной лампы. Приглядевшись, Игорь различил сидящего в углу под образами лысоватого генерала с короткими усами, тонким носом и сжатыми губами. Его острые, приметливые глаза оглядывали присутствующих с явным удовольствием.

— Ну как, господа? Кумекаете? — произнес он, посмеиваясь.

И тотчас же с разных концов раздались еще более энергичные возгласы одобрения и смех. Игорь уже с уверенностью подошел к столу и, отрапортовав, протянул письмо командарма сидящему под образами генерал-лейтенанту.

Зайончковский вскрыл конверт, пробежал глазами письмо, удовлетворенно кивнул головой и поднял смеющиеся глаза на Игоря.

— События опередили вас, молодой человек, — сказал он, — но письмо Алексея Алексеевича как нельзя более кстати. Он точно подслушал меня. — И, обращаясь к сгрудившимся у стола офицерам — все это были, как теперь рассмотрел Игорь, пожилые штаб-офицерских и даже генеральских чинов люди, — сказал: — Алексей Алексеевич предлагает мне взять на себя атаку Луцка. — И снова — к Игорю: — Я только что дал о том же приказ по корпусу, вот он… — Генерал взял со стола листик бумаги, далеко отодвинул его от глаз к свету лампы и с видимым удовольствием прочел: «На вас, мои доблестные войска, возложена почетная задача взять Луцк, так как четвертая стрелковая дивизия выполнить ее не может». А? Как вам это покажется? Как это подействует на моих молодцов?

Присутствующие снова засмеялись, затопотали, выражая полное свое удовольствие, которое им — это сразу чувствовалось — хотелось продлить как можно дольше. Они повторяли на разные лады:

— Выполнить не может, это факт!

Хозяйка подала шипящую яичницу. Потирая руки, довольные, все разместились за столом.

Зайончковский жестом руки пригласил Игоря занять свободное место. Кое-кто кивнул приветственно головой, несколько голосов оживленно спросили:

— Ну как Алексей Алексеевич? Не собирается к нам?

— Но почему же, собственно, в вашем приказе говорится о стрелковой дивизии? — оглушенный всем этим шумом, смехом, неожиданным сообщением об атаке Луцка, спросил у соседа своего Игорь. — Если не ошибаюсь, четвертая дивизия находится в составе тридцать девятого корпуса…

— Да как же, помилуйте, — подхватил сосед-полковник. — Донесли, что затрудняются штурмовать город! Луцк хорошо укреплен, защищен превосходящими силами, и четвертой с ними не справиться!

— А Стельницкий час назад сообщил об этом Алексею Алексеевичу! — крикнул из своего угла под образами Зайончковский. — Я тотчас же был поставлен в известность, разумеется… ну и не замедлил прийти на помощь…

Взрыв смеха покрыл его слова, рюмки звякнули.

— За успех, господа!

— Вся штука в том, что наши части значительно дальше от Луцка, чем войска тридцать девятого корпуса! — опять приступил к Игорю сосед-полковник. — Нам придется форсировать Стырь, а подходить к Луцку с севера — то есть с самого неудобного участка…

— Телеграмма вашему превосходительству! — оборвал его еще более высокий, чем остальные, голос из глубины комнаты.

Зайончковский, приподнявшись, нетерпеливо протянул через стол руку. Игорь обернулся. За его спиной остановился молодой офицер.

— Давайте, давайте! — проговорил комкор и стоя прочел телеграмму, потом сжал ее в кулаке и живыми, острыми глазами обвел присутствующих.

— Подтверждение приказа! Алексей Алексеевич уже все знает.

— Вот это да! — крякнул чей-то генеральский басок, и стулья и стол с грохотом отодвинулись, давая дорогу заспешившему комкору.

Чувствуя, что нельзя терять удобную минуту, Игорь пробрался к Зайончковскому и стал на его пути.

— Ну, а вы как, молодой человек? — спросил с поддразнивающей улыбкой комкор, угадывая состояние возбуждения и азарта, в каком находился Игорь. — Что собираетесь делать? Обратно в штаб армии?

— Я в вашем распоряжении, ваше превосходительство, — заторопился Игорь, — но мне хотелось бы участвовать в деле.

Машина комкора несла Игоря к исходной точке перешедших в наступление частей 30-го корпуса.

Туман поднялся от земли и висел над полями опаловой, все более редеющей дымкой. Сквозь него откуда-то пробившиеся редкие лучи солнца, встающего из-за грузной кубовой тучи, бежали по бурой стерне. Точно из лейки сыпались крупные капли дождя. Стоявший в отдалении табунок всклокоченных стреноженных лошадей отряхивался, звякая боталами. Галки уже не гомонили, а важно разгуливали по сжатой полосе и одним глазом, без страха провожали несущуюся мимо машину.