Юрий Слезкин - Брусилов

«Но нужно ли, нужно ли его обуздывать? Не слишком ли много у нас пустых, равнодушных голов и не потому ли мы на краю гибели? О Господи!»

Только поздно вечером 21-го, после молитвы, Алексеев вызвал Брусилова к прямому проводу. Высказав ему свои сомнения, он просил его отложить атаку на несколько дней и сослался на желание его величества. Он прикрыл себя именем царя, как щитом, чувствуя, как жалко и ненужно это звучит. Но все же такого отпора, какой последовал в ответ, он ожидать не мог.

— Изменять свой план атаки отказываюсь наотрез. При отклонении его прошу меня сменить. Откладывать вторично день и час наступления не нахожу возможным. Войска стоят на исходном положении для атаки. Пока мои распоряжения об отмене дойдут до фронта, артиллерийская подготовка начнется. Частые отмены приказаний действуют на войска деморализующе. Войска теряют доверие к своим вождям. Без доверия войск я не могу командовать. А потому настаиваю сменить меня.

— Но, Алексей Алексеевич, посудите сами, я передал вам пожелание его величества. Его величество уже лег спать. Будить его считаю неудобным. Подумайте…

— Думать мне больше не о чем. Ответа прошу сейчас!

Алексеев молчал долго. Он стоял перед аппаратом, влажный от нервной испарины, от стыда за себя, от бессильного возмущения. Он стиснул зубы, низко наклонив голову, руки по швам. Никогда еще не испытывал такого унижения и такого сознания своей вины.

— Хорошо, — наконец выдавил он, и перед глазами его предстал вечер после совещания, липовая аллея, он услышал голос Брусилова: «Устранять все, что мешает победе. Изобличать тех, кто подрывает дело победы, кто бы они ни были…» — Хорошо, — повторил Алексеев громче. — Бог с вами. Делайте как знаете. О нашем разговоре государю доложу завтра.

В ответ он прочел короткое:

— Завтра говорить поздно. Дело будет сделано.

Капитану Смоличу приказано было явиться в штаб фронта 24 мая.

— К началу операции ты мне будешь нужен, — сказал Брусилов.

— Как? Значит, опять отложена? — не удержался, чтобы не спросить, Игорь.

Алексей Алексеевич быстрым косым взглядом оглядел своего любимца.

— Очевидно, — кинул он на ходу и кивком головы дал понять, что разговор окончен.

Игорь долго пенял на себя за свой неуместный вопрос и огорчался тем, что полного доверия в глазах Алексея Алексеевича он, видимо, еще не заслужил.

Комфронтом командировал капитана Смолича в распоряжение 39-го и 40-го корпусов на центральный участок 8-й армии.

— Алексей Максимович жаловался мне, — пояснил Алексей Алексеевич Игорю, — что центр расположения его армии значительно уступает противнику в артиллерии, наше превосходство людьми там ничего не даст. Убедись, так ли это? На мой взгляд — именно там всего крепче если не числом, то качеством. Именно от этого участка я жду самых значительных успехов. Я знаю эти корпуса и их командующих. Я в них уверен. Мне необходимо, чтобы именно на этом участке наши сделали бросок на Луцк на пути к Ковелю, опередив оба фланга армии, и тем самым поставили бы под угрозу тылы четвертой австрийской армии. Бросок должен быть решительным и молниеносным. Это зависит от силы артиллерии и точности ее огня. Погуляй среди тамошних пушкарей. При случае подскажи Каледину мой замысел… Но только при случае и как предвидение его собственных прожектов, — Брусилов хитро глянул на Игоря. — Впрочем, тебе это не удастся, — если ты опоздаешь к началу действий.

С первых же часов своего пребывания на центральном участке Игорь убедился в правоте Брусилова: и в 39-м и в 40-м корпусах все было готово к началу наступления, все ждали только одного: чтобы назначенный час пробил как можно скорее.

Игорь не стал задерживаться ни в штабах корпусов, ни у дивизионных генералов, жадно ждавших от него новостей и спешивших поведать ему все свои соображения и сетования. Он решил действовать в одиночку и меньше всего полагаться на официальные данные и сводки. Он хотел видеть тех, кто непосредственно будет участвовать в бою, стрелять из пушек, сидеть на наблюдательном пункте, ходить в разведку. Особенно порадовался он, узнав, что в составе 39-го корпуса находится сейчас та артиллерийская бригада, которая проделала с отрядом Похвистнева весь галицийский поход, а командир батареи, принимавший участие в памятном Игорю деле у Воли-Михова — капитан Звездинский, сейчас полковник, — стоит со своим дивизионом в деревне Поповке.

Игорь тотчас же решил ехать туда, разыскать, если они еще живы, своих боевых товарищей — прапорщика Линевского, наблюдателя Крутовского, разведчиков Зильберминца и Семушкина — и от них почерпнуть тот материал, который ему был нужен.

Игорь сначала проехал и прошагал вдоль всей линии центрального участка. Уже с двадцатого, за день до его приезда, пехота сидела на исходных рубежах в двухстах — ста пятидесяти шагах от австрийских позиций. Забросанные, дерном и ветками орудийные блиндажи не мог бы обнаружить даже великолепный цейс австрийского офицера. Целая сеть артиллерийских наблюдательных пунктов, расположенных в самых неожиданных скрытных местах, висели над расположением противника, далеко озирая поемные луга, забетонированные переправы через Стырь, болотные окна, разлившиеся в эту пору в озера, россыпь мелких поселений среди рощ и полей.

Уже давно каждая батарея, каждое орудие получили точное задание, цель и время действия. Уже давно приготовлены были ямы, рвы, землянки, укрытия для артиллеристов. Налажена была телефонная связь, все дистанции были подсчитаны, все цели изучены. Не было только самих орудий. Их ждали с нетерпением, потому что их появление означало бы, что пробил час наступления. Час этот никому не был известен. Наблюдатели-артиллеристы изо дня в день сидели в блиндажах, окопах пехотных частей, на наблюдательных пунктах, пристально и напряженно всматриваясь в позиции австрийцев, ежесекундно готовые к корректировке огня. Но командные посты молчали. «Таубе» и «Альбатросы», лениво проплывая над линией расположения наших частей, возвращались восвояси ни с чем. Казалось, русский тыл вел обычную, размеренную фронтовую жизнь.

В деревне, где была отведена Игорю квартира и где размещены были штаб артиллерийской бригады и резервные части пехотного полка, тоже казалось все по-будничному тихо и вместе с тем настороженно, как бывало в отчем доме перед пасхальной заутреней, когда все прибрано и хлопотать уже не о чем, а торжество еще не наступило, и все ходят тихие, на цыпочках, строго подобрав губы. Это выражение напряженной строгости Игорь приметил и в лице бригадного генерала, и у батарейных командиров, и на лицах молодых прапорщиков, похаживающих у своих орудий, спрятанных в роще за деревней.