Богдан Сушинский - Киммерийский закат

«Ну, положим, так мыслят далеко не все украинские коммунисты», — попробовал было возразить Ярчук, настороженно посматривая на стены, которые конечно же «прозванивались» кагэбистами на каждом квадратном метре.

«Все, все! — нахраписто возразил эстонец. — В Прибалтике человек сначала осознает себя эстонцем, а затем уже — коммунистом, а в Украине он сначала коммунист, а затем уже, если только решится признать это, — украинец. Надо научиться познавать национальные особенности своих коммунистов, чтобы учитывать их в пропагандистской работе».

«Да уж, познали, вот только не учли…» — загадочно и неопределенно как-то заметил Ярчук.

Однако все это воспоминания. А вот, что касается «Обращения», с которым он только что выступил… Оно и в самом деле получилось не таким, каким хотелось донести его до народа; как оно должно было прозвучать. Однако особого значения это уже не имело. Главное, что обращение главы Украины к народу состоялось. И в нем нет ничего такого, что вызвало бы болезненную реакцию у гэкапутчистов, но в то же время нет и намека на признание их полномочий.

«Украина — государство суверенное, и то, что происходит в Москве, граждан Украины не касается…» — вот под каким ракурсом просматривается основная мысль, основной постулат текущего момента. И поскольку он все-таки просматривается, остальное пусть каждый прочитывает между строк моего обращения и истолковывает, как заблагорассудится».

— Что слышно о Президенте Союза? — поинтересовался он у своего референта, выпив ритуальный стакан минералки в комнате для официальных лиц, в которой он решил несколько секунд отдохнуть, а главное, избавиться от грима.

— Никаких сообщений не поступало, — достал тот из кармана миниатюрный транзисторный приемничек в кожаном футляре. — Молчит, следовательно… И по радио никаких известий о нем не поступает. Сплошные догадки и предположения.

— А вот почему молчит, почему не пытается связаться хотя бы с руководством Украины или Крымской области — это действительно пока что загадка для всех, — признал Ярчук.

— Словом, ситуация пока что не меняется.

— Почему же? Очень даже меняется. Я бы даже сказал: коренным образом.

Понял ли его референт? Это уже не имело особого значения. Если раньше молчание Русакова его огорчало и даже угнетало, то теперь, после обращения к украинскому народу, оно его вполне устраивало. Поскольку служило еще одним аргументом того, что известная встревоженность и резкость «Обращения» вполне оправданы.

— Может, вам есть смысл вылететь в Крым? — несмело предложил референт, когда в комнате для официальных лиц они остались только вдвоем.

— В Крым, прямо сейчас?

— Согласитесь, что ситуация странная. Если Президента лишили связи и взяли под домашний арест, то получается, что действовали путчисты на территории суверенной Украины. Но тогда у мировой общественности возникает вопрос: «Почему же власти этого суверенного государства даже не попытались вмешаться в ситуацию? Не потребовали предоставить им возможность связаться с Русаковым? Не побывали в резиденции советского лидера?»

— Согласен, такие вопросы неминуемо возникнут, и вместе с ними возникнет вопрос: «А не заодно ли это руководство с гэкачепистами?»

— Именно это я и имел в виду, хотя, из деликатности, не озвучивал. Так что, распорядиться, чтобы готовили к отлету ваш самолет?

— Как вы себе это представляете?! — вскинул брови Ярчук. — Оставить Киев? Очень многие, обрадовались бы, узнав, что в столице меня нет. Что я оставил ее хотя бы на несколько часов. — Предверхсовета недоверчиво взглянул на референта: уж не провоцирует ли его на эту поездку? Не по собственной инициативе, понятное дело, провоцирует, а по чьей-то подсказке.

— Визит может быть кратким, и мы бы его не афишировали.

— …И потом, с какой стати я подамся туда? Разве что прибыть на полуостров, нанося официальный визит главе дружественного государства, СССР? — уже как бы рассуждал сам с собой Ярчук. — Но слишком уж неудачное время для подобных визитов. К тому же моя поездка явно ударила бы по позициям российского президента Елагина.

…Нет, утверждался Ярчук в своей уверенности, уже впав в привычное для себя молчание. Это даже хорошо, что пока что Президент Союза безмолвствует, ибо молчание его дает возможность главам суверенных государств, и прежде всего России, проявлять очень важную для их имиджа, для становления их государств и… для окончательного распада Союза — инициативность.

— Надо полагать, что уже завтра в Киеве будет созвана сессия Верховного Совета? — сунулся к Ярчуку с микрофоном какой-то журналист, перехватив его в коридоре, почти на выходе из здания.

— А что, разве в этом есть необходимость? — ответил Ярчук вопросом на вопрос, прекрасно понимая, что для журналистов, желающих истолковать его поведение, сейчас имеет значение буквально все: насколько подавленным или, наоборот, спокойным он выглядит, как держится, что и как говорит, не избегает ли встреч с прессой…

— Ну, как же… — замялся журналист. Он-то считал, что ответ вполне предсказуем: Ярчук завтра же попытается собрать депутатов Верховного Совета. — В связи с ситуацией в стране.

— В какой стране? — осадил его Ярчук.

— Во всей. В России, в Москве.

— А вы, собственно, какую страну представляете?

— Украину. Я — киевский журналист…

— Тогда о какой такой ситуации в «нашей стране» ведете речь?

— Прежде всего я имел в виду Украину, — стушевался журналист

— А что в Украине происходит такого, что может требовать введения чрезвычайного положения? — слегка повысил голос Ярчук. — Есть хоть какие-то признаки того, что в стране происходит что-то из ряда вон выходящее? Сами видите — народ в отпусках, на дачах, на пляжах… Тогда в чем дело?

— Понял: путч — проблема россиян, а в суверенной Украина ничего особого не происходит, — по-заговорщицки ухмыляется журналист. — По крайней мере из ряда вон выходящего.

И Ярчук понял: теперь уже этот журналист — на его стороне. Этот, во всяком случае, хотя бы этот, — обвинять его в противодействии гэкачепистам не станет.

— Но в Москве-то?.. — все же попылся газетчик хоть что-либо выведать у Предверхсовета.

— А что… в Москве?

— Нервничают в Москве, товарищ Ярчук.

— Вот это правильно подмечено: в Москве действительно нервничают. И длится этот процесс очень долго. Спешат, а потому нервничают. Но это — в Москве. А нам, в Киеве обитающим, спешить некуда. Мы умеет ждать. В Киеве всегда умели ждать и… выжидать. Нас к этому приучали столетиями: «Не торопиться поперед батьки в пекло, не высовываться, не зарываться…» Всегда было так, что нервничали мы… здесь, в Киеве, решая для себя: «Что там, в Москве, опять происходит?» Теперь же пусть нервничают в Москве.