Феликс Дан - Падение империи

— Ты прав… О, как ты прав, Цетегус, — проговорила Амаласунта. — Но что же мне делать?.. Как обуздать этих варваров?..

— С помощью римлян, государыня, — решительно произнес Цетегус. — Теперь ты видишь доказательство моей верности, Амаласунта. Я подготовил для тебя могущественную группу союзников и защитников. При первом признаке неповиновения готов мы, римляне, окружим нашу государыню живой стеной, и сквозь эту стену не пробьются германские изменники… Теперь ты понимаешь, почему я стал во главе заговорщиков? Зная, какими опасными врагами ты окружена, зная, на что способны все эти Гильдебранды, Тейи и Витихисы, я создал для тебя непобедимую стражу из благодарных тебе римлян. С ними готским изменникам не так легко будет справиться.

— Благодарю тебя, Цетегус… Повторяю, я никогда не забуду этого часа и твоей верности, — мягко выговорила Амаласунта, порабощенная пылким красноречием римлянина. С внезапным порывом протянула она ему обе руки. — Скажи, как и чем могу я наградить тебя, верный друг…

— Государыня, звание твоего друга — лучшая награда для твоего преданного слуги. Но если ты хочешь ободрить моих сограждан, готовых рисковать своей головой, защищая тебя от полудиких варваров, то докажи им свое доверие, написав свое имя во главе этого списка.

Амаласунта с удивлением взглянула на Цетегуса.

— Мое имя? Зачем?.. — спросила она с оттенком беспокойства.

— Для того, чтобы превратить список заговорщиков в перечисление верных слуг твоих, государыня, — спокойно и уверенно ответил префект Рима, протягивая Амаласунте золотой карандаш.

Еще с минуту она колебалась, прислушиваясь к робкому голосу внутреннего инстинкта, предупреждающего ее о какой-то таинственной и неопределенной опасности. Но голос крови был слишком невнимательным у этой дочери готов, ставшей почти римлянкой. Чарующий же голос того, кого она считала своим верным другом, был так убедителен, его огненные глаза так повелительны, что женщина была побеждена прежде королевы.

Почти вырвав карандаш из рук римлянина, она решительно написала на верху списка, над именем Цетегуса, Сильверия, Люциния и Сцеволы, крупным привычным почерком:

«Амаласунта, императрица италийская»…

Цетегус почтительно принял пергамент, протягиваемый ему слегка дрожащей женской рукой.

— С этой минуты корона Амалунгов укрепилась на прекрасной голове моей мудрой государыни, — торжественно произнес он. Взгляд его, полный гордого торжества, невольно скользнул по безжизненному лицу царственного юноши…

Опираясь на руку Цетегуса, поднялась Амаласунта по мраморной лестнице в верхнюю залу, где ее ожидала свита. — Кассиодор… — произнесла она своим обычным твердым голосом. — Я рада тебя видеть. Прикажи опубликовать по всей империи, что мы прекращаем следствие против нашего верного слуги Цетегуса. Отныне ему принадлежит первое место у нашего трона и в нашем совете… Он доказал нам свою преданность.

Молча, удивленными глазами провожал старый ученый медленно удалявшуюся Амаласунту. Он не узнавал убитую горем мать, виденную им несколько часов назад.

Цетегус не удивлялся. Великий сердцевед понимал женщин, и привык играть ими, как пешками.

«Я победил, — думал он, осторожно прикасаясь рукой к спрятанному на груди пергаменту. — Теперь дочь Теодорика в моих руках. Эта подпись на клочке пергамента вырыла непроходимую пропасть между тобой и твоим народом… И этой пропасти никогда и ничем не засыпать, королева германских варваров».

Пока Цетегус обменивался с Кассиодором несколькими словами об изменившемся настроении Амаласунты, до него донеслось медленно приближающееся печальное пение.

— Камилла… — беззвучно прошептал Цетегус, узнав похоронные напевы, и невольно сделал шаг к дверям, гонимый желанием избежать тяжелой встречи с Рустицианой.

Но железная воля этого человека быстро пересилила это естественное чувство. Ведь рано или поздно ему все равно придется встретиться с вдовой Боэция. Так не все ли равно, когда?.. Пожалуй, даже, чем скорее, тем лучше, решил Цетегус и хладнокровно прислонился к стене, пожав руку Кассиодору, двинувшемуся навстречу печальной процессии.

В это время в дверях, ведущих в церковь, показалось траурное знамя с большим серебряным крестом на черном бархатном фоне. Следом двигалась процессия: священники в черных ризах, за ними двадцать четыре молодые девушки, дочери благородных фамилий, закутанные в длинные черные покрывала, у каждой в руках ветка пальмы, на распущенных волосах венок из белых роз; дальше группа вольноотпущенников и рабов Рустицианы, отряд римской гвардии Амаласунты; и затем весь женский придворный штат правительницы и большинство римских сановников, знавших об отношении Камиллы к Аталариху.

Мать покойного короля приказала хоронить нареченную невесту своего сына как родную дочь. Тело ее должно лежать рядом с тем, кого она любила так горячо, что смерть его разбила ее любящее сердце.

Наконец, показался гроб на руках у знатных молодых готов, сверстников и товарищей детских игр покойного короля, пожелавших почтить его невесту.

Вся осыпанная белыми цветами, в белом уборе царской невесты, Камилла казалась спящей. Ни тени страдания или страха не было видно на прелестном лице. Только восковая белизна кожи говорила о смерти. Сложенные на груди руки покойницы держали маленькое золотое распятие, а на ее ноги наброшена была пурпурная королевская мантия.

Позади гроба, шатаясь, двигалась Рустициана, поддерживаемая двумя римскими матронами. Несчастная мать ничего не видела вокруг себя. Она едва передвигала ноги, и ее накануне еще черные волосы оказались совсем седыми.

Цетегус пошатнулся… Неужели эта изможденная старуха, с потухшим взглядом и красными от слез глазами, в разорванных траурных одеждах, та самая Рустициана, которая вчера еще могла поспорить красотой с молодыми женщинами…

Снова что-то похожее на жалость защемило каменное сердце римлянина. Вид этих седых распущенных волос, падающих почти до пола, под черным покрывалом, больно кольнул его совесть… Давно ли он целовал эти дивные косы, душистым плащом окутывавшие стройную фигуру его возлюбленной?.. А теперь…

Цетегус закрыл лицо руками. Желал ли он не видеть прекрасного лица мертвой дочери или не быть видимым осиротелой матерью, он и сам не смог бы ответить. Но опять сердце его больно сжалось и что-то похожее на слезу на мгновение потушило холодный блеск его глаз.

Появление похоронной процессии, возвращающейся из подземной усыпальницы, где теперь покоилось тело Камиллы, поставленное рядом с саркофагом ее царственного жениха, вновь остановило Цетегуса. Теперь Рустициана шла впереди всех, опираясь на руку Кассиодора, казавшегося почти таким же жалким и беспомощным, как и убитая горем мать.