Феликс Дан - Падение империи

— Да, Цетегус дважды выиграл свой заклад, — добродушно заметил Массурий. — В ту минуту даже я не пожалел об этом.

— Я-то выиграл, а наш беглец все же проиграл… Я совсем позабыл, что Кальпурний пользуется особым расположением нашего духовенства. И хотя наш общий друг, Сильверий, весьма заботливо охраняет неприкосновенность прав церкви, но так как дело шло о закоренелом язычнике, сохраняющем при себе своего идола, то ему и предложено было или креститься и убить своего змея, или же отправиться обратно к Кальпурнию, в пруд, к муренам… Всего одни сутки были даны бедняге на размышление… Впрочем, Сифакс размышлял недолго. Он выбрал, конечно, смерть… Но тут судьба привела меня вторично к нему на помощь. Зная пристрастие Кальпурния к золоту, мне нетрудно было купить у него жажду мести и этого молодца в придачу…

— И ты сделал хорошее дело, — сказал Каллистрат, протягивая руку Цетегусу.

— И выгодное к тому же, — прибавил Массурий. — Этот раб тебе предан… Поверь моей опытности. Я умею читать в глазах невольников.

Цетегус улыбнулся.

— Да, я и сам так думаю. Мой Сифакс не продаст меня так легко… Однако, не довольно ли заниматься невольником? Я вижу торжественное шествие и золотое блюдо. Очевидно, повар Каллистрата шлет нам главное чудо своего искусства. Встретим его с подобающим вниманием.

Появление шестипудовой рыбы на золотом блюде, окруженной полуаршинными речными раками и украшенной маленькой золотой короной, вызвало восклицания восторга.

— О, Каллистрат… Ты хочешь убить меня, — простонал Бальбус, предвкушая гастрономическое наслаждение. — Эта рыба стоит дороже, чем я сам, со всеми моими внутренностями…

— Скорей бери свои слова обратно, Бальбус, — закричал поэт-сатирик. — Припомни, что Катон говорил: горе стране, в которой рыба стоит дороже быка…

Общий смех встретил злую эпиграмму Пино, причем Бальбус первый подал сигнал к смеху, соглашаясь походить на быков, имеющих неоценимые для обжоры способности пережевывать съеденную пищу.

— Прочь красное вино, друзья мои… — объявил симпозиарх. — Благородная рыба должна плавать в благородном вине. Пришла пора откупоривать привезенную амфору. Как уроженец Коринфа, наш любезный амфитрион должен знать старый обычай, приказывающий каждому участнику весеннего пиршества привезти с собой что-либо особенно вкусное…

— Вроде восковых персиков моего брата, — громко смеясь заметил Люций Люциний.

— Префект, — с удивлением произнес хозяин дома. — Ты удивительный человек… Правду говорит Люций, что ты все знаешь. Никогда не ожидал, чтобы ты вспомнил о старом обычае, почти забытом в Риме…

— Все знать никому не дано, друг Каллистрат. Но кое-что интересное мне довелось узнать во время моих путешествий. Между прочим, и существование напитка, который вы сейчас получите, друзья мои… Бьюсь об заклад, что никто из вас не только никогда не пил ничего подобного, но даже и не сможет угадать, откуда это вино и как оно называется.

— Ого-ого — протестовал Пино. — Наш Бальбус знает всякую снедь и всякие пития. Посвятив свою жизнь изучению гастрономии, он обязан узнавать каждое блюдо и каждый напиток. Это единственное право на существование нашего обжоры.

— Пусть он угадает хотя бы только название моего вина, или его родину, и я поднесу ему амфору подобно той, которую вносят мои невольники.

Действительно, два сильных негра не без труда тащили за ручки громадную амфору из черного гранита, странной и, очевидно, старинной формы, почти в рост человека. Тяжелый сосуд был заботливо залит гипсом до половины горлышка: стенки же его были испещрены иероглифами.

— Клянусь Прозерпиной, — заорал Бальбус, заранее облизываясь, — эта черномазая девица появилась прямо из царства теней.

— Не бойся черного сосуда, друг Бальбус… Душа у него белая, в чем ты сейчас убедишься… Сифакс, исполняй свою обязанность.

Молодой невольник искусно сбил гипсовую корку серебряным молоточком, затем бронзовыми щипцами вытащил пробку, сделанную из пальмовых волокон, и наконец осторожно наклонил амфору и выплеснул из нее слой масла, преграждавшего доступ воздуха. Теперь только наполнил он кубки, выточенные из цельных кусков янтаря и выбранные Цетегусом для таинственного напитка.

С любопытством поднесли присутствующие свои кубки к губам. Едва только густое желтоватое вино наполнило сосуды, как дивное благоухание распространилось по всей комнате.

— Божественный напиток, — вскрикнул Бальбус. — Цетегус, признайся, не у царицы ли подземного царства, Прозерпины, похитил ты его?

— Об этом вине я не имею понятия, — произнес Каллистрат, отпив маленький глоток, как подобает знатоку и ценителю.

— И я… И я… — в один голос подтвердили братья Люцинии.

— Я тоже, — заметил Пино. — Но мне и не интересно знать источник моего наслаждения. Несравненно важней использовать его до конца… этой маленькой амфоры.

— Берегись, Пино, — произнес Массурий, осторожно допивающий свой кубок. — Этот напиток — что-то вроде жидкого огня… После двух кубков ты запоешь не хуже Анакреона.

— Цетегус… Друг и благодетель. Признайся, откуда ты достал этот божественный напиток? — восторженно вскрикнул Бальбус, протягивая Сифаксу опорожненный кубок. — Для меня он загадка, но загадка вкуснейшая…

— Итак, никто из вас не знает этого вина? — спросил префект, улыбаясь успеху своего сюрприза.

— Никто, — сознался Каллистрат. — Разве ты, Фурий Агалла? — обратился он к своему соседу слева. — Ты мореплаватель, изъездивший весь мир, быть может, и встречал где-либо источник этого дивного напитка.

— Да. Я знаю это вино, — коротко и. решительно ответил молчавший до сих пор тридцатипятилетний брюнет с оригинальным светлокоричневым цветом лица, глубоко впавшими огненными глазами и короткой курчавой черной бородкой, обстриженной по-восточному. Одет он был чрезвычайно просто, в белую тунику азиатского покроя, и только громадная ценность изумрудной пряжки, придерживавшей белый шелковый плащ, говорила о его богатстве.

Каллистрат громко рассмеялся.

— Я так и знал… Два великих путешественника встретились у меня сегодня, и ничего нет мудреного в том, что им известны одни и те же тайны… Но, Цетегус, прости меня… Называя тебе имена моих гостей, я, кажется, позабыл, что ты и Фурий Агалла не знаете друг друга?

— Я знаю префекта Рима, — все так же коротко ответил молчаливый собеседник, с легким акцентом, выдающим чужеземца.

Цетегус внимательно взглянул на этого человека, в чертах которого было что-то особенное. Его нельзя было спутать с другими. И Цетегусу, понимающему людей, захотелось иметь своим союзником и почитателем этого молчаливого иностранца. Он обещал себе быть с ним особенно любезным.