Бен Кейн - Ганнибал. Враг Рима

— Значит, ты виновен в этом бесчинстве? — с холодной яростью спросил Малх. — Тогда ему яйца отрежь, — рявкнул он.

Сафон мгновенно сдернул одежду с египтянина. Схватив стонущего капитана за мошонку, он потянул на себя, чтобы легче было резать. Глянул на Малха. Тот коротко кивнул.

— Это тебе за моего брата, — пробормотал Сафон, приставляя лезвие и надеясь, что такое наказание избавит его самого от чувства вины.

— Варсакон хотел их изнасиловать! — заорал египтянин. — А я не дал ему этого сделать!

— Какая любезность, — рявкнул Малх. — Но без проблем продал их в рабство, так? Кто их купил?

— Римлянин. Не помню его имени. Он собирался вести обоих в Капую. Продать в гладиаторы. Больше ничего не знаю.

Египтянин посмотрел на Сафона, а потом на Малха. В их глазах он увидел лишь ничем не прикрытую ненависть.

— Позвольте мне умереть быстро, как Варсакону, — взмолился он.

— Хочешь, чтобы я сдержал слово, после того, что вы сделали с невиновными мальчишками? Пиратов всегда ждет самая ужасная участь, — ответил Малх. Его голос дрогнул от презрения. Он обернулся к воинам. — Слышали, что эти мерзавцы сделали с моим сыном и его другом?

Ливийцы яростно зарычали, и один сделал шаг вперед.

— Что с ними сделать, господин?

Малх медленно оглядел всех четверых пиратов.

— Кастрировать всех, но обработать раны так, чтобы они не истекли кровью до смерти. Сломать руки и ноги, а потом распять. Когда закончите, найдете остальных и сделаете с ними то же самое.

Под аккомпанемент страшных воплей копейщик отдал честь.

— Слушаюсь, господин.

Малх и Сафон бесстрастно глядели на то, как воины принялись за дело. Разделившись по трое, они с мрачной решимостью раздели пленников. Блеснул и угас свет на лезвиях ножей. Поднялся такой крик, что было невозможно говорить, но воины не задержались ни на мгновение. Кровь ручьями текла по ногам пиратов, собираясь на полу в липкие лужи. Затем воздух наполнился вонью горелой плоти, когда воины прижгли зияющие раны докрасна раскаленными кочергами. Боль от кастрации и прижигания была такой, что все пираты потеряли сознание. Но отдых оказался недолгим. Спустя мгновение они очнулись от мучительной боли, когда воины принялись ломать им руки и ноги киянками. Глухой стук вперемежку с криками внес мрачное разнообразие в какофонию звуков.

— С меня достаточно, — сказал Малх, прижав губы к уху сына. — Пойдем.

Даже в коридоре, через закрытую дверь, были слышны жуткие вопли. Разговаривать уже было можно, но отец и сын долго смотрели друг на друга, храня молчание.

Первым заговорил Малх.

— Возможно, он еще жив. Может, оба живы, — сказал он, и в его глазах заблестели слезы.

Сафон не мог поверить в то, что услышал. Ему было страшно жалко Ганнона. Одно дело — утонуть, но умереть на играх, гладиатором?.. Он собрался с духом.

— Недолго им осталось. И, в своем роде, это милость богов.

Не зная об истинных мыслях Сафона, Малх стиснул зубы.

— Ты прав, — сказал он. — Мы можем лишь надеяться, что они умрут достойно. А мы присоединимся к армии Ганнибала Барки в Иберии и начнем войну с Римом. Когда-нибудь мы принесем смерть и разрушение и в Капую. Отомстим за них.

— Ганнибал собирается вторгнуться в Италию? — ошеломленно спросил Сафон.

— Да, — ответил Малх. — Это далеко идущий план. Разгромить врага на его земле. Я один из немногих, кто знает об этом. Теперь и ты знаешь.

— Я сохраню тайну, — прошептал Сафон. Совершенно очевидно, что Малх не рассказал им всего, что узнал от посланца Ганнибала. И понял, что отец не впустую обещает разрушить Капую.

— Однажды мы отомстим, — тихо сказал он, задумавшись о том, какие отличные возможности для его военной карьеры сулит будущее развитие событий.

— Повторяй за мной, — приказал Малх. — Пред лицами Мелькарта, Баал Сафона и Баал Хаммона клянусь. Клянусь всеми силами поддерживать Ганнибала Барку в его деле. Я найду Ганнона или погибну, мстя за него.

Сафон медленно повторил слова клятвы.

Удовлетворившись, Малх первым пошел к выходу.

А за спиной у них продолжали звучать крики боли и отчаяния.

Кампания, окрестности Капуи

Ганнон уныло шагал следом за мулом Агесандра, глотая пыль, поднятую едущими впереди. Перед мулом надсмотрщика рабы несли носилки, в которых возлежали Атия и Аврелия, а впереди них скакали Фабриций и Квинт. Уже наступило утро, следующее после того, как Квинт купил его. Проведя ночь в доме Марциала, семья отправилась обратно в свою усадьбу. Эту короткую передышку Ганнон провел на кухне, вместе с прислуживающими по дому рабами. Ошеломленный, все еще не веря в расставание с Суниатоном, он просто свернулся комочком в углу и плакал. Никто не стал его утешать; ему лишь положили рядом тарелку с едой, чашку воды и набедренную повязку. Но потом Ганнон припомнил их любопытные взгляды. Несомненно, они видели такое несчетное количество раз. Новый раб, который только что понял, что его жизнь навсегда изменилась. Так, наверное, было со всеми ними. К счастью, Ганнон вскоре смог уснуть. Пусть отдых и был недолог, но он дал ему возможность хоть на какое-то время сбежать от реальности.

А теперь, в безжалостном свете дня, юноша столкнулся с ней лицом к лицу.

Он принадлежал Фабрицию, отцу Квинта. И никогда не увидит ни Суни, ни своих родных.

Ганнон пока что не составил мнения о своем хозяине. После краткого осмотра, когда они пришли в дом Марциала, Фабриций не обращал на него внимания. Выслушал объяснения сына насчет того, что благодаря образованности и знанию языков карфагенянин стоит тех денег, которые за него отдали. Долг перед перекупщиком все равно заплатил сам Квинт.

— Твое дело, как тратить свои деньги, — сказал Фабриций.

Он выглядит человеком достойным, подумал Ганнон, как и Квинт. Аврелия еще ребенок. Атия, жена Фабриция, была ему непонятна. Пока что она едва на него глянула, и Ганнону оставалось лишь надеяться, что она будет милостивой хозяйкой.

Странно было видеть совершенно нормальными людей, которых он всегда считал воплощенным злом. Более всего Ганнона беспокоил Агесандр. Сицилиец явно с самого начала затаил на него злобу. При всех своих проблемах юноша видел в своем положении и хорошие стороны, за что чувствовал невыразимую вину. Судьба Суниатона теперь на волоске, и Ганнон мог лишь молиться всем богам о том, чтобы они хоть как-то помогли его другу. В худшем случае — дали ему возможность умереть с достоинством.

Услышав слово «Сагунт», он навострил уши. Греческий город в Иберии, союзник Республики, уже не первый месяц привлекал внимание Ганнибала. Ведь, по сути, именно там должна была начаться война с Римом.

— Я думал, Сенат решил, что реальной угрозы Сагунту нет, — сказал Квинт. — После того как сагунтийцы потребовали компенсации за нападение на их земли, все, что сделал Ганнибал, — ответил им словами, пусть и достаточно грубо.