Бен Кейн - Ганнибал. Враг Рима

Теперь придется внимательно приглядывать за Агесандром.

Ганнон очнулся от боли, пронизывающей грудь каждый раз, как он делал вдох. Пульсирующая боль напомнила о том, что сломан нос. Он поднял руки и ощутил, что грудь туго замотана тканью. Кандалов на лодыжках не было. Вряд ли это сделал Агесандр. Квинт настоял на том, чтобы меня лечили, подумал Ганнон. Он удивился еще больше, открыв глаза. Вместо убогой клетушки и влажной соломы юный карфагенянин увидел вокруг пустую конюшню, а под ним была чистая простыня. Временами звучащее ржание подсказало ему, что рядом лошади. Потом он увидел стоящий рядом табурет. Кого-то оставили присматривать за ним.

На порог упала тень, и, подняв взгляд, Ганнон увидел Элиру, держащую в руках глиняный кувшин и две чашки.

— Ты очнулся! — просияв, сказала она.

Он медленно кивнул, наслаждаясь видом красивой девушки.

Элира спешно подошла к нему.

— Как себя чувствуешь?

— Все болит.

Протянув руку, она подняла с пола небольшую бутыль из тыквы.

— Выпей немного этого.

— Что это? — с подозрением спросил Ганнон.

Элира улыбнулась.

— Папаверум, разведенная настойка мака. — Увидев его недоумение, объяснила: — Она притупит боль.

Ганнон был слишком слаб, чтобы спорить. Взяв в руки бутыль, он сделал хороший глоток болеутоляющей настойки, скривившись от ее горького вкуса.

— Скоро подействует, — успокаивающе проговорила Элира. — Тогда сможешь еще поспать.

Внезапно Ганнон вспомнил про сицилийца и попытался сесть. Даже это небольшое усилие показалось ему непомерным.

— Что там с Агесандром?

— Не беспокойся. Фабриций видел твои раны и приказал надсмотрщику тебя не трогать. Видимо, боги были особо благосклонны, раз он даже позволил мне за тобой ухаживать. Не сразу, но Аврелия его уговорила… — Элира коснулась ладонью его лица, мокрого от пота, и мрачно заключила: — Слушай, ты слаб, как котенок. Лучше ложись.

Ганнон повиновался. С чего вдруг Аврелии беспокоиться о нем, подумал он. Почувствовав, что маковая настойка начинает действовать, закрыл глаза. Здорово, что один из детей хозяина на его стороне, но Ганнон все равно сомневался, что Аврелии удастся защитить его ото всех козней Агесандра. Она еще девочка. Впрочем, устало подумал Ганнон, все равно дела идут лучше, чем он мог надеяться. Может, боги еще раз оказали ему милость? Сосредоточившись на этой мысли, Ганнон расслабился, и к нему пришел сон.

Следующие три дня Ганнон по большей части лишь ел и спал. Элира с удовлетворением смотрела, как он вычищает одну за другой тарелки еды, приносимые ею из кухни. Силы возвращались к нему, боль от побоев стихала. Вскоре юноша настоял на том, чтобы большую часть перевязок с него сняли, жалуясь, что это мешает ему дышать. На четвертый день он почувствовал себя достаточно хорошо, чтобы выйти наружу. Но страх сдерживал его.

— Где Агесандр? — спросил он.

Полные губы Элиры сжались.

— Хвала богам, этот сын шлюхи сейчас в Капуе.

Успокоившись, Ганнон неловко пошел к выходу. Во дворе никого не было. Все рабы находились в поле. Они сели, откинувшись на прохладную каменную стену конюшни и подставив себя лучам солнца. Ганнона не заботило, что вокруг никого нет. Это лишь означало, что он будет наедине с Элирой, красота тела которой с каждым днем все больше манила его. Ломота в паху напомнила ему, что он не был с женщиной уже много месяцев. Но даже думать о таком было опасно. Даже если бы Элира и захотела того, рабам запрещалось иметь близость между собой. Кроме того, Ганнон видел, как глядят друг на друга Элира и Квинт. Держись от нее подальше, жестко сказал он себе. Поиметь любимую рабыню сына своего хозяина было бы верхом глупости. Есть способ попроще удовлетворить себя. Не такой приятный, но куда более безопасный.

Надо было как-то отвлечь себя от мыслей о близости.

— Как случилось, что ты попала в рабство? — спросил он.

Элира удивилась вопросу, и ее лицо мгновенно погрустнело.

— Мне впервые кто-то задает такой вопрос.

— Думаю, у всех нас одинаковые, печальные истории, — мягко сказал Ганнон и приподнял брови, давая ей знак, что готов слушать.

Элира, отвернулась от юноши, в ее взгляде сквозила боль.

— Я выросла в небольшом иллирийском селе, у моря. Большинство были селянами и рыбаками. Мирное, чудесное место… до того, как появились пираты. Мне было девять лет. — Ее лицо помрачнело от печали и гнева. — Мужчины сражались отчаянно, но они же не воины. Мой отец и старший брат, они… — Ее голос дрогнул. — Они погибли. Но то, что случилось с мамой, было ничуть не лучше. — В глазах девушки появились слезы.

Потрясенный Ганнон взял Элиру за руку и крепко сжал.

— Прости, — прошептал он.

Она кивнула, и от этого движения слезы покатились по ее щекам.

— Они забрали нас на свои корабли, доставили в Италию и продали. С тех пор я не видела ни мамы, ни сестер.

Элира плакала, а Ганнон выругал себя за то, что вообще открыл рот. Но охватившая иллирийку печаль лишь сделала ее еще более привлекательной. Так несложно представить себе, как он мог бы обнять ее, утешить… Поэтому Ганнон обрадовался, увидев Аврелию, — та направлялась к ним со стороны виллы. Ткнув Элиру локтем в бок, он спешно вскочил. Иллирийка едва успела вытереть слезы и откинуть волосы с лица.

Увидев Элиру так близко к Ганнону, Аврелия почувствовала укол ревности.

— Ты уже встал и ходишь! — ехидно сказала она.

— Да, — кивнув, ответил карфагенянин.

— Как себя чувствуешь?

Ганнон коснулся ребер.

— Намного лучше, чем несколько дней назад, и все благодаря тебе.

Увидев, как Ганнон слегка вздрогнул от боли, Аврелия снова прониклась к нему симпатией.

— Ты Элире должен быть благодарен. Она просто чудо.

— Точно, — согласился Ганнон, застенчиво улыбнувшись рабыне.

Иллирийка покраснела.

— Меня, наверное, уже Юлий ищет, — пробормотала она и спешно ушла.

Аврелия снова почувствовала раздражение, но, недовольная собой, постаралась поскорее об этом забыть.

— Ты ведь карфагенянин, так?

— Да, — осторожно ответил Ганнон. Он еще ни разу так долго не беседовал ни с Фабрицием, ни с его домочадцами. В его понимании, в первую очередь они все еще были врагами.

— На что похож Карфаген?

Ганнон не сдержался:

— Он огромный. Там, наверное, живет четверть миллиона человек.

Глаза Аврелии против воли расширились.

— Но ведь это много больше, чем в Риме!

Ганнон понимал, что лучше не отпускать саркастических замечаний, которые так и просились на язык.

— Действительно, — ответил он.

Аврелии явно было интересно, и он пустился в описания родного города, живо представляя его перед собой. Вскоре, когда юноша уже запутался в объяснениях, он умолк.