Иван Наживин - Кремль

И, сдерживая зевок, он ласково погладил свою чудесную бороду.

– Ну вот, спасибо тебе, отец, за наставление, – проговорила княгиня, решившая, что бабьего ума ее на эти дела не хватает. – А теперь пора и к дому.

– А не прикажешь ли собрать тебе закусить на дорожку, княгинюшка-матушка? – сказал отец игумен. – Щи со снетками у нас больно гожи сегодня. Можно для тебя и карасиков в сметане обжарить, а?

– Нет, нет, спасибо, отец… Я в Язвищах поела. Думала, разругаюсь с тобой, так и кормить меня не будешь.

– Ну, полно-ка!.. А тогда постой, я велю тебе грибков сушеных, охотницких, с собой дать да медку… – сказал игумен и постучал белой рукой своей по столу, – Эй, кто там есть?

В сени вошел тот же доброзрачный послушник.

– Нет, нет, отец, грибов у меня у самой сколько хошь, спасибо, – сказала княгиня. – Хошь воз и тебе пришлю. Девки натаскали… А теперь вот лениться стали, непутные… То все ревели: светопреставление скоро, а теперь точно с цепи сорвались, кобылы: «Напоследышки, – говорят, – хошь душу маненько отвести…» А я вот не верую в светопреставление!.. По книгам у вас, знаю, выходит, что свету вольному скоро конец, а я вот не верю.

– Вот что, Вася… – с улыбкой обратился игумен к послушнику. – Сходи-ка ты к брату Даниле, кладовщику, и скажи, чтобы он княгинюшке нашей медку какого поскладнее выбрал… Поди-ка, поспешай, – сказал он и совсем уже другим, светским тоном спросил княгиню. – Ну, как здоровье великого государя нашего? Что на Москве новенького?

– Да сказывают, что, как старица-то Марфа преставилась, стал, вишь, государь на братьев своих опять коситься… – отвечала княгиня, хотя ей и хотелось выяснить до конца вопрос о светопреставлении. – Будто, сказывают, хочет уделы их прибрать…

– И гоже бы, княгинюшка-матушка!.. – сказал игумен. – И больно бы гоже!.. Так всю Русь потихоньку под одно и подвел бы… Что же это было бы, ежели бы вот хошь в нашем монастыре десять игуменов посадили бы? Тут порядку уж не жди… А одна голова – самое разлюбезное дело… Конечно, отчего не посоветоваться, когда нужно, с бояры, но только вожжи все же надо в одних руках держать… Да и опять, что же лучше, в избенке двухоконной жить али в палатах распространенных? А князьям место всегда на службе великого государя найдется, он не покинет… А-а, Данила… Ну что, выбрал княгинюшке нашей медку-то.

– Расстарался… – улыбнулся Данила Агнече Ходило. – Липовый… Дух такой, на пять верст слышно!.. Изволь, княгинюшка-матушка… Только недавно удостоился я поднести такого же великому государю, когда он приезжал сюда утешения ради смотрити зверского уловления зайцев…

Данила пораздобрел, расцвел еще больше, и обхождение его стало еще изысканнее. Игумен давал ему теперь самые ответственные дела: покупку угодий, выдачу денег в рост мужикам, продажу сельскохозяйственных продуктов и прочее. И Данила превосходно справлялся со всем. Его уверенность в себе росла, а цветистый язык его становился все пышнее…

Княгиня милостиво – она совершенно успокоилась – побеседовала с Агнечем Ходилом, а когда пошла она потом к своей колымаге, вся братия вышла проводить благодетельницу. Игумен на прощание еще раз благословил ее, и колымага, провожаемая ласковыми пожеланиями монахов, заколыхалась по колеистой дороге… Княгиня вспомнила было опять о светопреставлении, но тут же и успокоилась: первое дело, не скоро еще, а кроме того, нет вот в ней веры в конец света!..

«Нет, это они общий народ стращают все, – подумала она, – чтобы он слушался их больше…»

Игумен же в самом веселом расположении духа направился в свои покои: ему надо было закончить послание к вновь назначенному в Новгород владыке Геннадию. Геннадий приобрел самую широкую известность, еще будучи архимандритом Чудова монастыря, своим участием в обсуждении вопроса о том, как надо ходить крестным ходом при освящении церквей, посолонь ли или против солнца. Митрополит московский Геронтий стоял за хождение против солнца, а Геннадий мужественно отстаивал хождение посолонь. Иосиф в послании своем присоединялся к владыке Геннадию: ходить надо, конечно, посолонь, так, как указал Господь солнцу…

Великий государь нарядил особое посольство на Литву: на рубежах то и дело шли столкновения – а граница литовская подходила о ту пору, легко сказать, под самую Калугу!.. – и надо было дело это так или иначе порешить. В числе уполномоченных великого государя шел на Литву и князь Василий Патрикеев. Елена – она души в мятежелюбце не чаяла – никак не хотела отпускать его от себя, но ему на Москве было тошно, и он надеялся, что вдали от всего он яснее увидит, куда ему идти жизнью бездорожной. Да беспокойная любовь Елены и утомляла его. Может, без него она тут лучше одумается и перестанет строить свои затеи, которые нисколько князя не прельщали. Уехать бы вот от всего куда, да так, чтобы и следа твоего никто не нашел! Но куда?!

И пока что он пошел посольством на Литву.

В первое же после его отъезда воскресенье, когда Елена выходила со своими боярынями после обедни из собора и остановилась около нищей братии, чтобы, по старому обычаю, оделить всех этих оборванцев и уродов медяками, она натолкнулась на пробравшегося на паперть Митьку Красные Очи и невольно содрогнулась перед его страшной образиной.

– Матушка княгинюшка… – привычно-жалобно заныл он. – Дай тебе Господи… Убогенькому-то. Вот спасибо тебе, родимка, что не оставляешь нас, убогиих. Что бы мы на земле делали, если бы не было таких благодетелев, как ты, родимка, да князь Василий Иваныч Патрикеев, да княгинюшка Холмская молодая? Дай-то вам всем Господи…

Елена, чуть нахмурившись, пристально посмотрела в эти красные, слезящиеся, бесстыдные очи: ох, что-то неспроста плетет все это разбойник!..

Она не питала к нищей братии никаких нежных чувств, как это было принято на Москве, и эта раздача медяков была для нее только неприятным долгом, от которого не отделаешься. Митька не опустил глаз.

– Может, обносочков каких велишь дать мне, матушка княгинюшка?.. – ныл он. – А я бы, может, тебе словечушко какое доброе молыл, касатушке сизокрылой… Вели, родимка, мне на двор государев прийти – вечно молить я за тебя буду… Смотри, как обносился.

Она поняла: разбойник чего-то добивается.

– Ну, так что, приходи… – сказала она.

Боярыни ее все оделяли облепивших их нищих. Она пошла. Митька, канюча, следовал за ней.

– Я, матушка княгинюшка, упредить тебя только хотел, потому мы, люди бедные, везде бываем, все видим, все слышим. А ты, лебедушка белая, может, ничего и не ведашь.

Она строго вполоборота посмотрела на него.

– Ну, разгуливать с тобой по Кремлю мне не пристало… – сказала она. – Говори, что нужно, и чтобы единым духом…