Борис Тумасов - Гурко. Под стягом Российской империи

Ночь была на исходе. От реки тянуло холодом, белел туман. На Зеленых горах, судя по стрельбе, бой был в самом разгаре. Казаки изготовились, сидели в седлах.

Кутаясь в бурку, Кухаренко прохаживался по сырой прижухлой траве, разминался. Туман над рекой напомнил Степану Яковлевичу екатеринодарские рассветы, полноводную и быструю Кубань, с ненасытным урчанием подмывающую крутые берега, старого отца, Якова Кухаренко, бывшего наказного атамана Кубанского казачьего войска, друга кобзаря Тараса Шевченко…

Подполковнику Кухаренко не довелось видеть великого поэта, но в молодости Степан часто слышал рассказы отца о Тарасе Григорьевиче, читал его стихи…

Возле Кухаренко осадил коня порученец Скобелева:

— Ваше высокоблагородие, батальоны охотников удерживают первые траншеи, Михаил Дмитриевич велел вам атаковать неприятеля!

Ловя ногой стремя, Кухаренко приказал:

— Трубите атаку!

Запели трубы, обнажили казаки сабли, и сотни рассыпались полукругом, вырвались из тумана, лавой понеслись на вражеские позиции. Дрожала земля под конскими копытами. Казаки выбили османов из траншей, догоняли, рубили зло, и только огонь с плевненских укреплений остановил конную атаку.

На другой день при встрече с Кухаренко Скобелев сказал:

— Спасибо кубанцам, Степан Яковлевич, добре помогли удержаться на Зеленых горах.

А в реляции генералу Тотлебену, отмечая заслуги казаков, написал: «… подполковник Кухаренко достоин чина полковника».

В штабе армии генералу Гурко передали письмо от баронессы Вревской. Скорее это было не письмо, короткая записка. Юлия Петровна уведомляла, что с лета находится в госпитале в селе Бела и работает сестрой милосердия. «Если вы, Иосиф Владимирович, каким-либо случаем будете в этих краях, проведайте меня… Найти наш военно-временный госпиталь совсем нетрудно, по кибиткам и мазанкам… Работой своей я довольна, потому как приношу облегчение раненым и больным солдатикам… Уважающая вас Юлия Вревская».

Иосиф Владимирович даже мысленно не мог представить себе этой красивой, пленительной женщины в костюме сестры милосердия среди грязи и крови, то, как она своими нежными, ухоженными руками облегчает боль и страдания человеческие…

Сейчас он видел ее, как наяву, как в тот день, когда покидал Петербург. Если бы сегодня он встретил ее, то сказал бы: Господи, как о многом поведал бы я вам, милая Юлия Петровна. Не ведаю, что это со мной, но вы для меня не просто баронесса Вревская, вы та Юлия, к кому, давно или нет, на это не могу ответить, неравнодушно мое сердце. Оно принадлежит вам… Прошу вас, берегите себя… Ради меня берегите…

Положив письмо в карман, Гурко решил, как представится возможность, непременно навестит эту замечательную женщину…

О встрече у Артамонова с болгарским разведчиком Гурко поведал Нагловскому.

Начальник штаба потер затылок:

— Новостей нам, Иосиф Владимирович, этот разведчик не открыл, про снега и ущелья, бездорожье и леса сами знаем. А трудности преодолевать российскому солдату привыкать ли? Но вот коли этот Димитр охотников в проводники сулит, благодарны будем.

— Правы, Дмитрий Степанович, поспешим с подготовкой. Убежден, население болгарское нам поможет.

Еще в Этрополе генерал Гурко обращался к жителям с призывом. И в нем Иосиф Владимирович писал, что русской армии предстоит сделать последний напор на турок и перейти Балканы.

«Вы, — обращался он к болгарам, — должны помочь нам везти оружие, нести тяжести, заряды, сухари через горы. Заплачено будет всем, но главная ваша награда будет избавление от турок навсегда. Вам теперь трудно, но русским труднее; они терпят для вашей пользы, а вы для своей».

Еще там, в Этрополе, выслушав обращение Гурко к болгарам, генерал Нагловский согласно кивнул, заметив, однако:

— Уж так, Иосиф Владимирович, на Бога надейся, да сам не плошай…

Конец ноября, холодный, ветреный. Ударяли морозы, сыпали снега. Но случалось, днем оттаивало и на дорогах появлялись грязь и колдобины.

Плевна переживала критические недели. Давно закрыты лавки и кофейни, не шумят базары и безлюдны улицы. Временами город оглашали свирепые крики башибузуков, промышлявших грабежом и разбоем, резней в болгарских кварталах, да в час намаза взывали к правоверным с минаретов голоса истых муэдзинов.

О, Аллах, обрати свой лик на слуг твоих!

Коченели на ветру и в сырости голодные турецкие аскеры, умирали в госпиталях раненые и больные. По подсчетам интендантов, еды оставалось от силы на полмесяца.

Осман-паша в окружении своих генералов и штабных работников объезжал позиции, стараясь не замечать кутавшихся в разное тряпье солдат. Горели редкие костры, не было ни дров, ни хвороста.

Осман-паша молчал. Черные брови угрюмо насуплены. Падает дисциплина, подорвана вера в победу. Надежда на помощь извне исчезла. Проклятый пес Шевкет-паша застрял со своим отрядом в Орхание и не собирается помочь плевненской армии прорвать блокаду.

Даже сейчас, когда положение катастрофическое, он, Осман-паша, не решается сдать армию и отправиться в плен. Его не поймут в Стамбуле, и султан не простит капитуляции. Непобедимый Осман-паша должен или погибнуть, или вывести армию из окружения.

Пробиться! Но где, на каком участке?

Осман-паша несколько дней кряду лично проводил тщательную рекогносцировку, особенно на запад от Плевны. По данным разведки, в этом районе войсками окружения командовал генерал Ганецкий, старый, опытный генерал.

Чем чаще выезжал Осман-паша на свои западные позиции, тем больше убеждался: если идти на прорыв блокадного кольца, то именно в долине реки Вит. Она прикрыта от русских наблюдателей холмами, здесь можно сосредоточить силы прорыва и, пробившись на Софийское шоссе, форсировать по наведенным мостам Искер, устремиться к Софии на соединение с формирующейся новой армией, перед которой, как думал Осман-паша, будет поставлена задача защиты Западных Балкан…

— Если удастся скрытно сосредоточить главные силы, успех обеспечен наполовину, — продолжал размышлять Осман-паша, раскачиваясь в седле. Трудно, но сорокатысячная армия верит ему и надеется. Большую ответственность возлагает на себя Осман-паша и ему нести ответ перед судом султана Абдул-Хамида… — О, Аллах, все ли я сделал так, как надо? — шепчет Осман-паша и мысленно вспоминает тот день, когда вступил в Плевну и принял на себя оборону города, как отбил штурмы русских.

Да, его не в чем обвинить. И поспей к нему помощь, армия не оказалась бы в такой сложной ситуации.

Осман-паша подозвал одного из адъютантов:

— Сообщи корпусным и бригадным генералам, я вызываю их на военный совет.

Уединившись в походном шатре, служившем ему и штабным кабинетом, и спальной комнатой, он уселся на ковер, поджал ноги.