Мика Валтари - Турмс бессмертный

Мое путешествие совпало с самым разгаром лета. Я не знал, чему мне больше удивляться: безопасности ли общественных дорог или гостеприимству крестьян, болотам ли, превращенным в плодородные поля благодаря прорытым отводным каналам, укрепленным мрамором, или же длиннорогой скотине, пасущейся на лугах. Рытье каналов и корчевание деревьев на полях требовало большого умения и упорного труда многих поколений. Все это не вязалось с моими представлениями об этрусках, которых в Ионии считали людьми жестокими и вспыльчивыми.

В больших имениях работали мужчины невысокого роста с более темной, чем у этрусков, кожей. Были там также и рабы, но я никогда не видел, чтобы надсмотрщики били их. Все они разговаривали с хозяевами без страха, с улыбкой. Мне приходилось слышать, что этруски редко наказывали беглых невольников, да и было-то их немного, ибо здесь всегда стремились поручить рабу лишь то дело, которое пришлось бы ему по душе. Многие рабы вели у этрусков куда более достойную жизнь, чем та, что ожидала бы их дома, где они были свободными бедняками. Добросовестный раб-ремесленник легко получал разрешение на выкуп, а его бывший господин помогал ему получить гражданство, хорошо понимая, что это принесет пользу городу. К побегу раба хозяин относился спокойно, говоря со смехом: «Значит, этот человек не был рожден рабом» — и виня во всем слишком уж строгого и придирчивого надсмотрщика.

Тарквинии, как мне кажется, будут жить в веках, поэтому я не стану много рассказывать о них. На тамошних улицах встречалось много греков; в этом поистине цивилизованном городе вообще умели ценить мастерство чужестранцев и любили все новое — тарквинцы иногда даже напоминали мне женщин, которых очаровывают необычные украшения на шлемах чужеземных воинов. Зато в вопросах религии с местными жителями было потягаться непросто, ибо своих жрецов они считали непревзойденными знатоками всех обрядов и всех тонкостей культа и верили только им, напрочь отметая пророчества прочих оракулов и предсказателей.

Тарквинцы были людьми весьма любознательными и приветливыми, и у меня появилось здесь много друзей. Меня частенько приглашали на большие пиршества, так как скоро проведали, что я участвовал в ионийских войнах и знаю сицилийские города. Одежда моя была слишком уж скромной, и мне пришлось купить новую, чтобы достойно выглядеть в обществе высокопоставленных приятелей. Я с удовольствием облачился в этрусский наряд из тончайшего льна и мягкой шерсти, а на голову водрузил невысокую шапочку. Волосы я стал умащивать благовониями и носил распущенными по плечам; брился я ежедневно и весьма тщательно. Глядя на себя в зеркало, я находил, что очень похожу на этруска.

Тарквинии были городом художников, как Вейи — городом скульпторов. Кроме рисовальщиков, которые раскрашивали дома и расписывали шкатулки, там работал еще и цех погребальных живописцев, которые пользовались большим уважением и передавали тайны мастерства от отца к сыну, считая свой талант священным. Надгробные камни устанавливали по другую сторону долины на склоне холма, с которого видны были сады и плантации, оливковые рощи и поля, простирающиеся до самого моря. Гробницы не были такими высокими, как в Цере, но зато их было бесчисленное множество. В усыпальницу вела железная или бронзовая дверь. Снаружи перед гробницами обычно находился алтарь для погребальных жертвоприношений, а внутри крутая лестница спускалась в склеп, выдолбленный в податливой скале. В течение многих сотен лет стены склепов украшали фресками.

Со священного поля открывался великолепный вид на город — дома здесь строили из дерева, укрепляли на крышах глиняные фигуры, а стены раскрашивали в светло-голубой, темно-красный и черный, как сажа, цвета.

Во время одной из прогулок я обратил внимание на новый склеп. Бронзовые ворота были открыты, и, услышав голоса, доносившиеся из-под земли, я наклонился и спросил, можно ли чужестранцу спуститься вниз и посмотреть настенную живопись. В ответ послышалось такое грубое ругательство, какого за все время путешествия я не слышал даже из уст пастуха. Однако уже в следующее мгновение по лестнице поднялся ученик художника с бездымным факелом в руке и пригласил меня спуститься.

Держась за стену, я осторожно сошел по шаткой деревянной лесенке, увидев по дороге изображение улитки, вырезанное на мягком камне. Мне подумалось, что богиня подает мне знак, показывая, что я на правильном пути. Таким образом бога иногда напоминали о себе во время моего путешествия, как бы играя со мной. Но я не особенно вдумывался в их знамения. Душа моя находилась в непрестанном поиске, но я об этом даже не догадывался, ибо тело мое шло собственной земной дорогой.

Как я уже говорил, склеп был выдолблен в скале; вдоль двух его стен стояли каменные лавки, чтобы двое умерших могли там передохнуть. Художник начал свою работу с потолка. Широкая центральная балка была разрисована разными по размеру кругами и необыкновенной красоты листьями в форме сердца. Обе стороны покатого потолка покрывали красные, голубые и черные квадраты — такие же, как в большинстве жилых домов Тарквинии. Справа работа была уже закончена. Картина изображала двух умерших, мужа и жену. Они лежали рядом, опираясь на левый локоть, — в праздничной одежде, в венках, вечно молодые — и глядели друг другу в глаза. Правая рука была поднята для священного приветствия. Под ними взмывали вверх из волн вечности дельфины.

Радость жизни, которая присутствовала в этой только что законченной фреске, взволновала меня так сильно, что я долго стоял молча, не в силах оторвать от нее глаз. С левой стороны художник уже наметил фигуры метателя диска, борца и танцоров. Ученик услужливо светил мне факелом. В углу склепа в кадильнице на высоких ножках горели благовонные травы, обогревая помещение и устраняя запах затхлости и только что смешанных красок. Художник терпеливо ждал, пока я разглядывал работу, а потом заговорил со мной по-гречески, чтобы я, чужестранец, мог его понять.

— Ну, что ты скажешь, приятель? Худшие вещи рисовали в склепах, не правда ли? Вот только конь у меня никак не получается — тружусь, тружусь, а он все как неживой. Вдохновение проходит, кувшин пуст, а пыль от красок разъедает горло.

Я посмотрел на него. Это был не старый еще мужчина, примерно моего возраста. Его раскрасневшееся лицо, узкие глаза и толстые губы показались мне странно знакомыми. Когда он повернулся ко мне, я почувствовал кислый запах вина. Он жадно посмотрел на глиняную бутылку, которую я носил в соломенном футляре, воздел руки к потолку и радостно воскликнул:

— Боги послали тебя вовремя, чужестранец! Меня зовут Арунс, а покровительствует мне род Велтуру.