Мика Валтари - Турмс бессмертный

Она громко постучала в дверь. Появился стражник с кувшином воды, а вслед за ним — кузнец, снявший с моих рук оковы. Старая весталка велела мне скинуть грязную одежду и сама вымыла меня с ног до головы. Мои волосы она смазала оливковым маслом и заплела в косички. Все это она проделала нежно ина удивление ловко. Затем она взяла у стражника корзинку, достала хитон из самой тонкой шерсти и облачила меня в него. На плечи мне она накинула такой же плотный коричневый плащ, какой носила сама, и напоследок увенчала меня венком из увядающих дубовых листьев. — Теперь ты готов, — сказала она, — но помни, что надо блюсти тайну, ибо народ ничего не должен знать. Те, кто во все посвящен, дали обет молчания. Торопись же, о священный олень. Братья Полей ждут тебя и проводят до самой римской границы, на другой берег реки. Если по городу поползут какие-нибудь слухи, я попытаюсь объясниться с моим народом. Пойми, прежде такого не случалось, чтобы консул отменял уже вынесенный приговор. Но я надеюсь, что римляне так ничего и не узнают.

Она за руку вывела меня из сырого тюремного подвала, и раб-стражник сам открыл нам дверь и почтительно приветствовал мою спутницу. Когда мы вышли на площадь, был такой густой туман, что Братья Полей в своих серых плащах и венках из колосьев показались мне призраками. Весталка сказала:

— Вот видишь, как стоят за тебя боги. Они закрыли город туманом, чтобы ты мог уйти незамеченным.

Она дотронулась до моего плеча и легонько подтолкнула меня, и я уже не повернулся к ней, чтобы попрощаться. Я понимал, что эта старая женщина не ждет от меня никакой благодарности и не собирается долго и торжественно прощаться. Туман и впрямь был какой-то необычный, ибо заглушал и звук шагов, и скрип колес. Братья Полей окружили меня и бережно поддерживали под руки, опасаясь, чтобы я не упал, — так ослабел я во время болезни.

Стражники на мосту отвернулись от нас, когда заметили, что мы подобно теням приближаемся к ним. Последний раз миновал я римский мост, вдохнул едкий запах навоза и услышал скрип досок, истертых подошвами тысяч людей. Туман был таким непроницаемым и неподвижным, что я не мог видеть воды Тибра и до меня доносился лишь ласковый и спокойный плеск его струй; река как будто прощалась со мной.

Я хотел свернуть к своей усадьбе, чтобы еще раз взглянуть на нее, но Братья Полей не позволили мне этого, тихо сказав:

— Не волнуйся о полях. Не волнуйся о рабах. Не волнуйся о скотине. Мы все сделаем, обещаем тебе. Не сворачивай с дороги.

Возле последнего пограничного столба на севере они подвернули свои плащи и аккуратно присели на влажную от росы землю, окружив меня тесным кольцом. Туман начал редеть, и повеял легкий ветерок. Братья Полей извлекли откуда-то ячменную лепешку, разделили ее между всеми, кроме меня, и съели. Затем старший из них налил вина в глиняный кубок, и они пустили его по кругу, и каждый сделал по одному глотку. Меня они опять не угостили.

Северный ветер усиливался и рвал туман в клочья, очищая небо. Когда взошло солнце и осветило нас своими первыми мягкими лучами, Братья одновременно поднялись, подали мне небольшой мешок с запасом еды на дорогу и осторожно направили меня через границу на землю этрусков. Что-то в глубине моего существа подсказывало мне, что все идет как надо. Северный ветер подул мне в лицо, кровь быстрее побежала по жилам, однако край, в который я вступил, был мне незнаком.

Мой путь вел меня на север. Я был совершенно свободен, я сбросил с себя мою прежнюю жизнь, как сбрасывают рваную одежду. Моя болезнь внезапно отступила, я почувствовал себя легким, словно перышко, и будто летел над землей, а не ступал по ней. Восхитительно сияло солнце, и глаза мои блуждали по голубому небу и зеленой блестящей траве. Я шел и улыбался, и весна сопровождала меня, и пели птицы, и шумели ручьи, и иногда накрапывал мелкий дождик…

Я свернул с большой дороги и шагал по узким тропам, останавливаясь для отдыха у источников и слушая, как наигрывают на своих дудочках пастухи. Я шел на север. Стаи птиц вились над моей головой, и по утрам я просыпался от криков диких гусей.

Я весь трепетал, предвкушая скорые радость и счастье. Я ни о чем не думал и ничего не ждал, но что-то внутри меня говорило, что иду я в верном направлении — туда, где наконец-то обрету самого себя. Я не пытался заглядывать вперед, потому что знал: придет время, и мне все откроется. Я был так же беззаботен, как птицы над моей головой, летящие на север.

Я не торопился. Я отдыхал в шалашах пастухов и круглых крестьянских хижинах, иногда мне случалось ночевать прямо под открытым небом, на склонах холмов, нагретых за день солнцем. Я пригоршнями пил ключевую воду, я ел хлеб, полученный от Братьев Полей, и чувствовал, как крепну и наливаюсь жизненной силой. Я точно помолодел, меня больше не мучили сомнения, с каждым шагом тело мое очищалось от смертельной отравы прошлого, меня ничто уже не угнетало, я ничего не хотел и ни о чем не думал…

Наконец на горизонте показались горы, над которыми проносились белые пушистые облака, а потом я увидел перед собой плодородные поля, долины, виноградники и серебряные рощи оливковых деревьев. Неподалеку, на вершине горы, был город; я хорошо рассмотрел поросшую травой стену, каменную арку ворот и разноцветные крыши домов. Мои ноги задрожали, и дрожь эта, показалось мне, передалась земле, на которой я стоял. Однако я не стал сворачивать к городу, ибо должен был — я твердо знал это — подняться на самую вершину соседней горы. Я карабкался вверх, продираясь через густой кустарник и распугивая птиц, взлетающих прямо у меня из-под ног. У своей норы лежала лисица, при моем приближении она вскочила и скрылась в зарослях. Я чувствовал, что вокруг очень много диких зверей… А потом затрещали ветви, и я заметил гордого оленя с изумительной красоты рогами, который легко помчался вверх по склону. Я спотыкался о камни, плащ мой разорвался, дыхание участилось, но я, помогая себе руками, все полз и полз к вершине, чувствуя, что святыня уже совсем рядом. И вот наконец я выпрямился и улыбнулся. Я уже не был самим собой, я стал частью этой горы, этой земли, неба и воздуха.

Я увидел гробницы со священными обелисками перед ними и шалаши живописцев и каменщиков. Я увидел священную лестницу, но не подошел к ней и не остановился, ибо торопился подняться еще выше, туда, где, как и тут, я знал, всегда дул порывистый ветер. Небо над моей головой было безоблачным, но ветер этот шумел у меня в ушах так, как будет он шуметь через много лет — когда я в совершенно другом обличье стану подниматься по лестнице к моей могиле, держа в руках черный сосуд с камешками одной из моих жизней. Даже если эти записки пропадут, даже если меня подведет память, непременно я вспомню историю моей жизни, как только взгляну на эти камни. Ветер, сильнейший ветер будет дуть в тот день на горной вершине, а небо останется ясным и синим.