Мика Валтари - Турмс бессмертный

— Ты убедила меня, и я стыжусь того, что хотел преподнести это ожерелье одной дурной женщине в надежде завоевать ее расположение. Но я совсем забуду о ней, если ты позволишь мне поцеловать твои невинные уста.

Кидиппа поколебалась, а потом прошептала:

— Поклянись, что ты никому об этом не скажешь! Мне действительно очень нравятся эти маленькие кованые золотые листочки, и я хотела бы спасти тебя от неведомой распутницы и поверить в то, что ты не забудешь меня после этого единственного поцелуя.

Она была так соблазнительна, что сердце мое растаяло, и я уже собрался сказать, что с тех пор, как увидел ее, я не могу смотреть на других женщин. Но я сумел взять себя в руки и промолчал. Кидиппа проверила, стоит ли Ларс Альсир по-прежнему к нам спиной, а затем поднялась на цыпочки и раскрыла розовые уста для поцелуя, а также позволила своей тунике сползти с плеча. Но едва лишь я почувствовал возбуждение, как она отодвинулась подальше, привела себя в порядок, вынула из кошелька серебряную монету, взяла ожерелье и сказала:

— Вот тебя твоя драхма. Я считаю, что сделала очень удачную покупку. Дедушка был прав, когда говорил о стремлении мужчин везде совать свои руки, но что до меня, то тут он ошибся. Я вовсе не ослабела, и, честно говоря, мне показалось, будто я поцеловала слюнявую морду теленка. Надеюсь, ты не обижаешься на меня за такую откровенность?

Она оказалась хитрее, чем я думал, и я ничего не получил от этого поцелуя, кроме неутолимого огня, который вспыхнул в моем теле, и большого долга Ларсу Альсиру. К сожалению, эта история ничему меня не научила, и я только спрятал на память монету с петухом (надо сказать, что дрожь охватывала меня каждый раз, когда я брал ее в руки).

Напрасно я молил о помощи Афродиту и обещал ей жертвоприношения. Я даже начал подозревать, что Афродита из каприза оставила меня, однако оказалось, что богиня заманивала меня в ловушку, а Кидиппа была только приманкой, брошенной на моем пути, чтобы завести меня туда, куда хотела богиня.

Но откуда же я мог знать об этом? Я очень похудел из-за любви и совсем потерял сон, и вот однажды, когда уже задули весенние ветры, Дориэй отозвал меня в сторонку и сказал мне:

— Турмс, я много думал в последнее время, и мое решение созрело. Я намерен отправиться в Эрикс и хочу совершить это путешествие по суше, чтобы познакомиться со всей западной областью. Танаквиль хочет сопровождать меня, потому что в Эриксе золотых дел мастера умеют делать вставные зубы из золота и слоновой кости. А в Гимере она объявит, что едет в Эрике, чтобы принести там жертву Афродите — ведь так поступают многие вдовы. Микон и Аура тоже отправляются с нами, и мне бы очень хотелось, чтобы ты увидел город хлебов Сегесту и Эрике.

Я не обратил внимания на слишком уж серьезное выражение его лица, а подумал только о Кидиппе и с восторгом воскликнул:

— Это прекрасная мысль, и я не могу понять, как она не пришла мне в голову! У меня тоже есть дело к Афродите в Эриксе. Ведь она — самая известная Афродита Западного моря, подобно тому, как Афродита из Акр прославлена на Восточном море. Поехали поскорее, может, даже сегодня, а не завтра!

На следующий день мы отправились в Эрикс — с лошадьми, ослами и носилками. Щиты мы оставили в доме Танаквиль, а с собой взяли только оружие, необходимое для защиты от разбойников и диких зверей. Я очень радовался этому путешествию, надеясь, что добьюсь любви Кидиппы с помощью Афродиты. Однако богиня была мудрее меня.

Я, Турмс, танцевавший когда-то во время грозы на дороге в Дельфы, был уже совсем другим человеком, когда ехал из Гимеры в Эрикс. Ибо с наступлением очередной поры жизни человек как бы рождается и растет заново — и вдруг, потрясенный, замечает, как трудно ему вспомнить и ощутить себя прежним. Так что жизнь есть непрерывное возрождение, и начало каждой новой ее поры подобно прыжку через пропасть, которая внезапно становится шире, и вот уже преодолеть ее невозможно, а обратного пути нет.

Легкие, как дымка, весенние облачка парили над обрывистыми сицилийскими горами, ласковое весеннее солнышко прогревало густую зелень сицилийских лесов и толщу воды в реках, которые выходили из берегов, когда мы держали путь из Гимеры в западную часть острова и в Эрикс. За те зимние месяцы, которые мы провели у Танаквиль, мы успели облениться на ее мягких ложах да за обильными столами во время пиршеств в городе. Поэтому Дориэй, Микон и я радовались возможности размяться до хруста в суставах, чувствуя с наслаждением, как наливаются силой наши мышцы.

Мы не отклонялись от широкой дороги паломников, и сиканы, живущие в горах, поросших непроходимыми лесами, не нападали на нас. Они служили богине но хранили также свои древние обычаи, считая себя старейшими обитателями этих мест. Города их, находящиеся в глубине острова, жили не торговлей, а земледелием, поэтому они были не так богаты, как те, кто основал на побережье Карфаген. Исключением была лишь Сегеста, которая за свой хлеб могла покупать лучшие товары Карфагена и Греции.

Преодолев крутые горные перевалы и бескрайние леса, мы очутились среди мирных долин Сегесты, и первое, что мы увидели, были упитанные псы, гнавшиеся за диким зверем. Охотники, одетые в греческую одежду, подбадривали их криками, прося не посрамить род песьего бога Кримисса, который взял себе в жены прекрасную Сегесту. Они бесцеремонно раздвинули занавески у носилок и, узнав Танаквиль, спросили:

— Зачем тебе ехать в Эрикс, славная вдова? Ты и так уже получила от богини много, даже слишком много даров. Останься лучше в Сегесте, а мы будем бороться за право стать твоим новым избранником и наследником твоих богатств.

Когда они ушли, Микон сказал:

— Поля здесь плодородны от крови многих народов. Лежат тут и колонисты из Фокеи. Так выполним же пожелание Дионисия и принесем жертвы у их могил.

Совершить это было тем легче, что жители Сегесты установили плиты на месте упокоения мужей, которые вторглись в их страну и хотели покорить ее. Собравшиеся посмотреть на нас горожане с гордостью показывали на памятные камни по краям поля, объясняя:

— Многие сюда приходили, но немногие ушли отсюда.

Их отцы и деды хоронили побежденных врагов в поле; потомки же оказались настроены благодушно.

— Мы живем в просвещенный век, — говорили они, — и нам не приходится больше воевать, защищая свой край. Если кто-то нападет на нас, Карфаген сочтет это поводом к войне, а кто же захочет ссориться с Карфагеном?

После жертвоприношения Дориэй с любопытством огляделся по сторонам и спросил:

— Если они ставят плиты на могилах чужих героев, то тут должно быть и надгробие моего отца, спартанца Дориэя. И гробнице его пристало быть богаче других. Ведь мой отец был из рода Геракла и прибыл сюда, чтобы вступить во владение этой страной как его наследник.