Мика Валтари - Турмс бессмертный

На наш крик прибежали Танаквиль с Дориэем, а за ними хозяин дома и слуги. Хозяин, заламывая руки, стал громко причитать, что это дурной знак и что зря он вчера вечером рассказывал мне о купце из Занклы, но вскоре, придя в себя, показал на лицо Ауры и проговорил:

— Лучшей смерти и самому себе не пожелаешь. По ее лицу видно, от чего она умерла.

Микон сокрушался, что не подумал о том, как слаба была Аура. Тяготы пути, напряженное ожидание, бессонная ночь и переживания в храме так изнурили ее, что сердце не выдержало. Хозяин же сказал, что жизнь каждого отмерена богами и что никому не уйти от смерти даже на краю света.

— Это единственное, что мы знаем наверняка и в чем можем всецело верить богам, — заключил он. — Давайте же отнесем ее в храм и восславим счастливую судьбу этой молодой женщины, ибо тело ее будет сожжено на костре из серебристых тополей на мраморном возвышении рядом с источником богини, а прах ее будет храниться в жертвенной урне в храме: так поступают с прахом тех, кто умер от любви.

Микон от горя, а может быть, больше по обычаю разразился слезами. Утешая его, Танаквиль сказала:

— По сути дела, богиня выполнила твое желание как нельзя лучше, Микон. Разве ты не хотел, чтобы Аура побольше молчала? Теперь она замолчала навсегда! Кроме того, этот брак вообще был не для тебя. Ты, одинокий мыслитель, не создан для брака. Родители же девушки будут польщены тем, что их дочь умерла в Эриксе, куда едут те, которые страдают от любви, чтобы выпить здесь макового отвара или вскрыть себе вены у источника богини надеясь, что пепел их будут хранить в храме.

Пока Микон скорбно сидел, подперев руками голову, Танаквиль с хозяином дома распорядились обмыть покойницу и отнести ее в храм. Дориэй же, пытаясь ободрить Микона, похлопал его по плечу и сказал:

— Не горюй! Аура досталась тебе легко — проще говоря, сама кинулась тебе на шею. Иное дело Танаквиль: я всю зиму уговаривал упрямицу стать моей женой! Зато наш брак будет прочным, а ты о своем забудешь, и память о нем развеется, как дым от погребального костра.

Я же добавил:

— Поверь, Микон, я не виноват, что все так обернулось. Это было неизбежно — и наверное, так оно и к лучшему. Разве ты смог бы жить спокойно с сознанием того, что другому мужчине достаточно коснуться твоей жены, как она потеряет дар речи от блаженства?

Микон, казалось, воспрял духом и, вытерев кулаком слезы с пухлых щек, сказал:

— Ты прав, Турмс, не иначе как по внушению богини затеяли мы это испытание. А хрупкое тело моей жены, конечно, не выдержало бы такого избытка счастья.

Словно думая вслух, он продолжал бормотать:

— Аура всегда была очень возбудимой, еще до того, как я с ней познакомился. Потом она сделалась еще более впечатлительной, так что начинала млеть, стоило только ее тронуть. Потом хватало одного вида мужчины. А вскорости и мужчина ей стал не нужен, довольно было намека на мужскую силу. Женщины непредсказуемы в таких делах. Вот, например, я слышал об одной с острова Родос, которая с юных лет возбуждалась при виде обычного кувшина для питья. Брак не принес ей счастья — она презирала и избегала мужа, пока наконец тому не пришло в голову положить кувшин в супружескую постель. С тех пор они зажили душа в душу, женщина родила восемнадцать детей, и все у них было как в других семьях, если не считать несметного количества всевозможных кувшинов, которые дети унаследовали от родителей.

Эти мысли рассеяли уныние Микона, и он не впал в беспросветное отчаяние. Тем же вечером мы собрались во дворе храма, где тело Ауры в богатой одежде, с накрашенными щеками и губами, с перламутровыми гребнями в волосах было готово к сожжению на костре. Храм пожертвовал для костра благовония. Микон поджег огонь, восклицая:

— Во славу богини!

По совету жрецов мы не нанимали плакальщиц, а пригласили молодых девушек; украшенные венками, они исполняли вокруг костра танцы богини и пели гимны в ее честь. Высоко вверх, к ясному вечернему небу, поднимались языки пламени; чад сжигаемого тела тонул в запахе благовоний. Не стыдясь слез, мы плакали от радости за Ауру и желали друг другу столь же прекрасной и быстрой смерти в столь же священном месте. Но у меня в голове все это время вертелся неотвязный вопрос: умерла бы Аура, коснись ее любой другой мужчина, или невольным виновником ее смерти должен был стать я и только я?

После захода солнца костер стал гаснуть, окрасив напоследок пурпуром небо над ним. Микон стал приглашать людей помянуть покойную, ко мне же подошел жрец храма и сказал:

— Настал твой черед готовиться к встрече с богиней.

Я думал, что нежданное несчастье отдалит мое бдение в храме. Но жрец возложил на меня руки, и я вдруг понял, что теперь самое время для этого. Я ощущал жар догорающего костра, вдыхал запах благовоний, видел темно-багровое море и первую звезду, появившуюся на небе, и мне показалось, что я не впервые переживаю подобное мгновение. Я последовал за жрецом, чувствуя себя так, будто ступаю, едва касаясь земли.

Жрец приказал мне раздеться и осмотрел меня. Кончиками пальцев он приподнял мне веки, пристально вглядываясь в белки глаз, потом дунул мне в рот и наконец спросил, откуда у меня на теле белые пятна от ожогов, но я не стал объяснять, что получил их во время пожара в Сардах, когда горящий тростник летел на меня с крыш. Покончив с осмотром, жрец натер мне подмышки, грудь и пах вызывающей жжение мазью и дал мне пахучие травы, которыми велел натереть ладони и ступни. От его прикосновений я чувствовал, что тело мое становится невесомым, как воздух. Меня переполнял такой восторг, что я едва сдерживал готовый сорваться с губ смех.

Потом жрец помог мне надеть расшитый птицами и миртовыми листьями шерстяной плащ, чтобы я не замерз во время моего бдения, и, сопроводив меня до ступеней храма, коротко сказал:

— Иди!

— Что мне там делать? — спросил я.

— Делай, что хочешь, — ответил он. — Пройдет немного времени, и ты почувствуешь изнеможение во всех твоих членах, твои веки сами собой закроются, так что ты не сможешь открыть их, и ты заснешь, заснешь так крепко, как не засыпал никогда. Потом ты откроешь глаза и встретишься с богиней.

Он подтолкнул меня к дверям храма, повернулся и ушел. Я оказался в темноте и стоял, пока глаза мои не привыкли к слабому свету ночи, который проникал через отверстие в потолке. Тогда я увидел пустующее возвышение богини. Перед ним стояло ложе на ножках в виде львиных лап, и я, как только заметил его, сразу же ощутил слабость во всем теле. Я вытянулся на ложе, чувствуя, как члены мои налились такой тяжестью, что я удивился, почему это легкое ложе выдерживает мой вес и как это подо мной не разверзнется каменный пол. Глаза мои закрылись, и я не смог бы открыть их, если бы даже захотел. Я знал, что не сплю, однако проваливался все глубже и глубже, и так продолжалось бесконечно. Но вот наконец я открыл глаза и увидел, что сижу на скамье на площади, залитой солнцем, переводя взгляд со стертых каменных плит, которыми она выложена, на проплывающие мимо тени прохожих.