Мика Валтари - Турмс бессмертный

Когда Ксенодот вернулся, трава вокруг стоянки была вытоптана, а у лагерного костра лежали груды товаров. Теперь он окончательно уверился в том, что я могу, стоит мне захотеть, вызвать из лесной чащи сто и даже тысячу сиканов, и я охотно объяснил ему, что никто, даже сами местные жители, не знают в точности, сколько их, но когда леса надо защищать от врагов, каждое дерево превращается в вооруженного сикана.

— А всех других сицилийцев они считают врагами, — продолжал я, исподтишка посматривая на Ксенодота. — Они ненавидят и греков, хотя слава Геракла живет в их сказаниях. Сиканы называют его Эркле и чтут его память, однако не совершают в его честь жертвоприношений.

Когда Ксенодот спокойно обдумал все, что услышал от меня, я отдал ему его золото и сказал:

— Я пересчитал твои деньги. Здесь восемьдесят три дарика и серебряные монеты из греческих городов. Меди ты, видимо, носить с собой не привык, значит, ты слишком благородный человек, чтобы быть рабом.

Спрячь свой кошель, ибо тебе все равно не купить меня. Я попросту подарю тебе свои знания о сиканах; им, я думаю, это не повредит. А из золотых монет они бы непременно смастерили женские украшения — ведь они для них то же, что яркое птичье перо, камешек необычной формы или речная раковина.

Я видел, как Ксенодот борется с собой, пытаясь одолеть врожденную ионийскую скупость. Однако же в конце концов победила щедрость, распространенная при дворе царя персов, так что он вновь сунул кошель мне в руки и попросил:

— Возьми деньги в память обо мне и отнесись к ним как к дару моего повелителя.

Я ответил, что не буду обижать его и приму подарок, как того требует обычай, но только сделаю это чуть позже, так как иначе мне придется поделиться монетами с соплеменниками. У тиррена же я взял несколько железных предметов, довольно много соли, цветные ткани и еще кое-какие мелочи.

Купец составил список того, что получил от сиканов, спрятал все это в укромном месте, хорошенько прикрыл корой и воткнул рядом прутик в знак того, что здесь лежит чужое добро. Сиканы — купец был в этом совершенно уверен — даже близко не подойдут к его тайнику. Потом он велел слугам сварить в большом железном котле побольше мяса, старательно посолил его и часть принес в жертву своему богу, а часть развесил на ветках деревьев. После этого тиррен, Ксенодот и слуги отправились прогуляться по берегу, прихватив с собой оружие, поскольку был час водопоя и пугливые олени спускались к реке, где их подстерегали хищники. Подобно любому городскому жителю, Ксенодот вздрагивал от малейшего шороха, и купец , желая успокоить его, показал многочисленные амулеты, охраняющие от сиканских злых духов. Он носил их на шее и запястьях, и самым заметным из них был, конечно же, позеленевший бронзовый морской конек. Увидев его, я побледнел и задрожал.

А потом, как только они ушли, я подал сиканам долгожданный знак. Они бесшумно выскочили из леса и с жадностью набросились на соленую еду, а затем разделили между собой по справедливости полученные от тиррена товары. Жрец приютившего меня племени тоже был здесь, но из чистого любопытства, ибо он знал, что всегда сможет получить то, что ему понадобится.

Я обратился к нему со следующими словами:

— Тот чужестранец, что приехал с купцом, не желает сиканам зла, поэтому я считаю его своим другом и прошу охранять, когда они с тирреном будут путешествовать по лесу. У себя на родине он человек весьма сведущий, но здесь его легко может укусить змея, когда он по нужде сойдет с тропинки.

Жрец кивнул, сказав: «Твоя кровь — моя кровь!» И теперь я знал, что невидимые глаза будут присматривать за Ксенодотом и сиканские юноши отведут от него любую опасность.

Сиканы ушли так же бесшумно, как и появились, а я все так же сидел на корточках возле тлеющих углей лагерного костра. В лесу становилось темно, вечер обещал быть холодным, по водной глади расходились круги от плещущейся рыбы. Где-то ворковали лесные голуби, и спустя некоторое время их стая пронеслась над моей головой, и я почувствовал движение воздуха от взмаха их крыльев.

Это был добрый знак, и теперь я знал, что все хорошо: Афродита хотела мне показать, что не оставила меня. Перед моим мысленным взором предстал мой сияющий крылатый гений, и мне почудилось, что Афродита где-то рядом. Сердце мое забилось, и я протянул руки, чтобы обнять ее, и ощутил легкое прикосновение чьих-то пальцев к своему левому плечу. Я понял: она не забыла меня, хотя и не могла сейчас предстать передо мной, ибо я не был к этому готов. Никогда в жизни не испытал я более восхитительных мгновений!

Неподалеку послышались чьи-то голоса: это возвращались из леса тиррен и его спутники; я поворошил дрова в костре и подложил сосновых веток, которые принесли сиканы, так как становилось все холоднее. Птицы Рожденной из пены громче всего воркуют именно по вечерам, потому что это самое подходящее время для объятий, любовных ласк и поцелуев. Меня охватила тоска по Арсиное, но еще больше мне захотелось поскорее отправиться в путь. Я слишком задержался в стране сиканов, размышляя над их мудростью и мудростью их лесов, а также над последними днями жизни Микона, весьма опечалившими меня.

Несмотря на шерстяной плащ, Ксенодот дрожал от холода и поэтому сразу же направился к костру, потирая закоченевшие руки. Тиррен же для начала проверил, на месте ли его железный котел, ибо, по мнению сиканов, это была ценнейшая вещь на свете. Они сделали бы его общим достоянием племени, а в минуту опасности раскалили бы добела над костром из древесного угля и из мягкого железа выковали бы себе мечи, копья и ножи. Но обычаи сиканов запрещали им брать чужое, так что котел в целости и сохранности стоял на своем месте. В общем, зря недоверчивый тиррен подходил к сиканам с мерками цивилизованного мира.

— Где ты, собственно, берешь соль и откуда едешь? — спросил я его, чтобы убить время, так как, не желая показаться навязчивым, предпочитал, чтобы Ксенодот начал разговор первым.

Тиррен пожал плечами и сказал:

— Я с севера, из-за моря, и сейчас возвращаюсь домой, отдавшись на волю южного ветра, чтобы не плыть вдоль побережья Италии и не платить налог всем греческим городам. Конечно, греки и сами добывают соль на Сицилии, но моя намного дешевле.

Я достал черного морского конька, которого прислал мне Ларс Альсир перед нашим отъездом из Гимеры, показал его тиррену и спросил:

— Ты знаешь, что это?

Он свистнул так, как будто бы вызывал ветер, поднял правую руку, дотронулся левой до лба и ответил:

— Как к тебе, сикану, попал этот священный предмет?

Потом он попросил разрешения взять его в руки, провел пальцем по отполированной до блеска поверхности и захотел купить его у меня.