Иван Фирсов - Адмирал Сенявин

— «Корабль «Азов» на Спитхедском рейде 5 августа 1827 года… — начал Лазарев вполголоса, но четко. Документ подлежал оглашению только командирам кораблей. Отправляя эскадру в отдаленные места, флотоводец по-отечески напутствовал русских офицеров: — Должно требовать с гг. офицеров, чтобы они чаще обращались со своими подчиненными, знали бы каждого из них и знали бы, что служба их не состоит только в том, чтобы командовать во время работы, но что они должны входить и в частную жизнь подчиненных… Они должны знать дух русского матроса, которому иногда спасибо — дороже всего. — Начальник штаба на мгновение остановился. — Непристойные ругательства во время работы не должны выходить из уст офицеров, а неисправности и проступки матросов наказуются по установленной военной дисциплине».

Невольно вспомнил Лазарев беседы о нижних чинах с Завалишиным, который пылко защищал матросов. Но там был молодой мичман, недавно осужденный по делу декабристов на вечную каторгу, а здесь те же истины внушал заслуженный адмирал, честь и авторитет которого среди моряков на флоте были непререкаемы…

Эскадра уходила на рассвете, когда город еще спал. Сенявин поднялся на шканцы. Один за другим снимались с якорей красавцы корабли и, проходя мимо флагмана, приветствовали его. Они шли в далекий, нелегкий поход, их ждала бухта Наварина…

Адмирал приложил руку к шляпе, выпрямился, и улыбка его напутствовала уходящих моряков. Он верил таким, как Лазарев, надеялся на таких, как Нахимов…

В них виделось ему будущее Отечества, служению которому он отдал всего себя, без остатка…

Было над чем поразмыслить уходившим в поход офицерам. Благожелательные напутствия Сенявина нашли отзвук в их сердцах. Это подтвердило и происшествие, случившееся вскоре на «Азове».

Миновав Балеарские острова, при подходе к Сицилии, эскадра попала в сильный шторм.

Ветер крепчал. На «Азове» обтягивали крюйсель штык-болтом. Внезапно налетел сильный шквал, один из матросов сорвался с рея и упал за борт. Его крики услышал находившийся в кают-компании молодой мичман Александр Домашенко. Не раздумывая, он выскочил через открытое оконце на палубу и прыгнул за борт. Вслед ему кто-то из офицеров бросил кресло. Александр Домашенко был отличным пловцом. В несколько минут он доплыл до матроса и подал ему спасительный стул. «Азов» привелся к ветру, быстро спустили шлюпку, и, налегая на весла, моряки направились к видневшимся среди волн пловцам. Когда до матроса и Домашенко оставалось пять-шесть саженей, налетел очередной шквал, и гигантская волна скрыла обоих в морской пучине.

Весь экипаж почтил память погибших. Вечером в кают-компании офицеры восхищались благородным поступком Домашенко, пришедшим на помощь товарищу. Когда наступило молчание, Нахимов, как бы выражая мысли кают-компании, произнес:

— Однако какая готовность жертвовать собой для пользы ближнего! Поступок сей, господа, заслуживает быть помещенным в историю нашего флота.

Грустно вздохнув, Лазарев одобрительно склонил голову:

— Так или иначе, подумаем вместе, как подвиг Домашенко оставить в памяти потомков навечно…

Незримые нити новых связей единили экипаж «Азова» спустя месяц в Наваринском сражении. С ходу вступив в битву, «Азов», выручая союзников-англичан, в упор расстрелял и потопил два неприятельских фрегата и еще два судна. Рядом жарким огнем полыхали подожженные турецкие фрегаты. Неприятель оставил в покое английского флагмана, обрушив весь огонь на «Азов». На верхней палубе «Азова» не успевали убирать убитых и раненых, в бортах зияли пробоины, горящий рангоут воспламенял все вокруг. Рядом с командиром баковой батареи лейтенантом Нахимовым взорвался брандскугель, и вокруг орудия заполыхала палуба. Вместе с матросами Павел Нахимов, не раздумывая, ринулся в огонь и, потушив пожар, вновь встал к орудиям. Мимо Лазарева просвистело ядро. На другом борту, на шканцах, вскрикнул лейтенант Бутенев. Лазарев стиснул зубы. Привалившись к орудийному станку, без кровинки в лице, смотрел на плечо командира шканечной батареи. Только что взмахнул он правой рукой, отдавая команду, а сейчас она, оторванная, болталась на тонком лоскуте кожи. Из обрубка во все стороны хлестала кровь. Стоявший рядом матрос сорвал с себя рубаху и замотал культю. Подбежали еще два матроса. Бутенев отстранил их здоровой рукой.

— К орудиям, братцы, наводи!.. Пли!

По приказу Лазарева матросы чуть не силой увели Бутенева в лазарет, и в этот момент, подожженный «Азовом», взорвался флагман египтян. «Половина дела выиграна», — мелькнуло у Лазарева. Он твердо помнил наставления Сенявина — первыми бить неприятельских флагманов.

Сражение закончилось полным разгромом египетско-турецкого флота.

За подвиг экипаж «Азова» первый среди кораблей русского флота удостоился высшей награды — кормового Георгиевского флага. Заслуги Сенявина в успехе эскадры отметили по достоинству. Его наградили Алмазными знаками ордена Александра Невского.

Наварин предрешил начало войны с Турцией.

В душе Сенявина теплилась надежда вновь вернуться туда, где начинал службу, — на Черное море. Увы, Николая I вполне устраивал Грейг.

Однако царю понадобились опыт и знания Сенявина, его мнения о неприятеле и союзниках на театре военных действий.

«…Частное обращение с народами, составляющими Турецкую империю, — сообщал Сенявин в докладной записке, — и в особенности с горными жителями, показало мне пользу, которую можно извлечь для России из тех племен, кои не суть собственно турки.

Находясь в Боко-ди-Которо, я имел несколько ошибок с французскими войсками, довольно сильными противу малого числа войск, находившихся в моем распоряжении, но с помощью черногорцев и богезцев имел постоянные успехи противу превосходного и искусного неприятеля, сберегая сими народами регулярное свое войско… Жители гор Балканских, протяженных от Адриатики до Черного моря, управляются почти тем же духом, как черногорцы, далматийцы и герцеговяне, и можно сказать, что они так же связаны между собою, как и цепи их гор…»

В Средиземное море отправилась эскадра контр-адмирала Петра Рикорда. Сенявин возглавил ее на переходе Балтийским морем. Николай послал его прежде всего для поддержания порядка и дисциплины, муштры экипажей. Сенявин же дружески советовал Рикорду:

— Не забудьте, что всюду у нас немало друзей — бокезцы в Адриатике, иониты на островах, греки — повсюду. Главное — не забывайте о служителях. Забота о здоровье, справедливость в поступках офицеров — залог успеха в бою. Высокий дух матросов в итоге решает исход дела…

Заканчивалась кампания 1828 года.

Штормовой сентябрьской ночью Сенявин повел эскадру из Ревеля в Кронштадт. Сквозь завесу дождя едва просматривались ходовые огни кораблей. Адмирал всю ночь не покидал мостика: сверял курс по компасу, сам нес вахту у штурвала. Каждый раз, перекладывая руль, он сливался воедино с кораблем, соприкасаясь через него с морем, которому отдал свою жизнь и душу, а теперь будто чувствуя, что расстается с ним навсегда…