Иван Фирсов - Адмирал Сенявин

Потемкин на шлюпке обошел все корабли. Вновь гремели пушечные салюты. Как только шлюпка равнялась с кормой, матросы дружно кричали приветственное «ура-а!». Шлюпка подошла к «Рождеству Христову», и, пока собирались командиры, Ушаков в салоне флагмана потчевал Потемкина квасом. Как-то так сложилось, что при редких встречах с Ушаковым у них сохранялись весьма дружелюбные отношения. Потемкин безгранично доверял Федору Федоровичу, что случалось с ним совсем не часто. Ушаков, в свою очередь, несмотря на свой непростой характер, при общении со светлейшим не испытывал какой-либо стеснительности. И сейчас он первым начал непринужденный разговор.

— Ваша светлость изволили заметить, что ныне на судах турецких поубавилось наставников французских. Видимо, сие не без влияния перемен в правлении французских государей? [37] Имеется в виду буржуазно-демократическая революция во Франции, которая началась взятием 14 июля 1789 г. Бастилии. Монархия была низвержена 10 августа 1792 г.

Потемкин живо вскинул глаз, отодвинул глиняную кружку с квасом:

— Новации французские, братец ты мой, не токмо здесь сказываются, — улыбка сошла с его лица, — слыхивал небось про вольнодумца Александра Радищева?

Ушаков удивленно поднял брови. Слыхать-то слыхал перед уходом из Севастополя, что дворянина Радищева за возмутительное сочинительство Сенат приговорил к смертной казни. Но что было за дело, не знал.

— Ваша милость, мой долг воинский служить животом матушке-государыне и Отечеству. Все враги ее есть и мои враги. Об оном деле толком не ведаю.

— Ну так слушай, — Потемкин понизил голос. — Сей дворянский отпрыск книжицу посмел сочинить, в коей хулу на матушку-государыню возводит, к возмущению холопов противу своих господинов взымает. — Он помолчал и закончил: — Потому мысли крамольные воинский дух ослабляют, искоренять их надобно железом каленым. Да ты и сам ведаешь не хуже меня…

Его прервал флаг-офицер, который доложил, что командиры собрались в кают-компании.

Впервые Потемкин общался с флотскими командирами. Повод к этому был исключительный, и он его использовал, хотя и был немногословен.

— Знаменитая победа, одержанная над флотом турецким, который совершенно разбит и рассыпан, служит к особливой чести и славе флота Черноморского, — торжественно проговорил он. — С ним поздравляю вас, господа офицеры, и прошу передать мое благодарение прочим офицерам и служителям вашим. Да впишется сие достопамятное происшествие в журналы черноморского правления ко всегдашнему воспоминанию храбрых флота Черноморского подвигов.

После торжественного обеда Потемкин, при соблюдении всех почестей, которые ему очень понравились, отправился на бригантину.

— Поспешай, Федор Федорович, с ремонтом кораблей. Надобно нам, подобно здешней виктории, кампанию под Измаилом заканчивать.

Опять на реях и вантах поставили матросов, гремели пушечные салюты. Князю явно пришелся по вкусу флотский церемониал. В войсках его так не чествовали.

Из Херсона Потемкин послал в Петербург капитана второго ранга Михаила Львова. Он вез победную реляцию императрице.

…Второй год Екатерина метала молнии в сторону Французской республики. После штурма Бастилии постепенно рассеивался созданный за долгие годы ореол «просветительницы», желающей только «блага своим подданным».

В те времена властители дум передовых людей Европы Вольтер и Дидро, Д’Аламбер и Гримм никак не могли достучаться до своих «отчих» монархов. Те не принимали их идеи. А вот русская императрица оказалась весьма способной ученицей великих просветителей. Своему страстному почитателю Вольтеру она доверительно сообщала: «Впрочем, наши налоги так необременительны, что в России нет мужика, который бы не имел курицы, когда он ее захочет, а с некоторого времени они предпочитают индеек курам». Если бы великий французский просветитель приехал все-таки в Петербург, он мог бы в любом номере «Санкт-Петербургских ведомостей» прочитать в те времена подобные объявления:

«Продается семья людей — столяр и плотник с женой и двумя дочерьми»; «Желающие купить деву семнадцати лет…»; «Продаются мужской портной, повар и женский башмачник, также хорошо выезженная верховая лошадь». Возможно, он тогда по-другому бы взглянул на «северную звезду», которую боготворил. Может быть, отсоветовала она ему приезжать в Петербург потому, что ее «свободомыслие» предназначалось для восприятия лишь за пределами России. Путь императрицы к своим «братьям» был несколько иным.

Одним из первых знаков на этой дороге по ее восшествии на престол явился указ о ссылке крестьян на каторгу без суда и следствия, следующий указ объявлял жалобу на помещиков государственным преступлением, а ее авторов — «злодеями и возмутителями», подлежащими ссылке на каторгу. Немудрено — Емельян Пугачев был для нее «бешеным псом» и «извергом естества»…

Весной девяностого года Екатерина испытала потрясение, подобное пугачевскому восстанию.

В конце июня ей принесли сочинение Александра Радищева, управляющего столичной таможней, «Путешествие из Петербурга в Москву». Месяц назад эта книга поступила для продажи в книжную лавку Зотова, и слухи о ней достигли окружения императрицы.

На следующее утро статс-секретарь Храповицкий поразился гневному лицу вышедшей из спальни Екатерины. В руках она держала книжку Радищева:

— Сие сочинение покрыто бранью, ругательством и злостным толкованием, — императрица негодовала, — уважения никакого к закону Божию и гражданскому, птенцы учат матку! — Екатерина наконец остановилась, сжала тонкие губы: — Радищев, пожалуй, бунтовщик похуже Пугачева. Вели полицмейстеру безотлагательно сию книжицу изъять полностью и изничтожить. За Радищевым пока негласный надзор учредить.

Екатерина вычитывала каждую строчку и делала тут же пометки на полях. Она не прочитала еще и половины книги, а ее автора, закованного в кандалы, бросили в Петропавловскую крепость.

Следствие вел обер-секретарь Тайной экспедиции Шешковский, который пятнадцать лет назад допрашивал в Москве Емельяна Пугачева.

Прошло три недели с небольшим, и палата уголовного суда приговорила Александра Радищева к смертной казни. Сенат и Непременный совет утвердили приговор.

По случаю заключения мира со Швецией Екатерина в начале сентября заменила Радищеву казнь ссылкой в «Сибирь, в Илимский острог на десятилетнее безысходное пребывание».

Десять дней спустя императрица повеселела. Рано утром, когда она заканчивала писать какое-то письмо, камердинер Сахаров доложил о прибытии курьера от Потемкина.

— Проси, — не отрываясь от письма, проговорила Екатерина.