Виктор Сергеев - Унтовое войско

— Пьянчужка он гарнизонный! — кричала поселенка. — Голь кабацкая! Кто его не знает? С косушкой неразлучен. Не оставьте, ваше благородие, меня… в столь несчастном положении!

Площадь утихла. Горожане и поселенки придвинулись. Все ждали, что будет.

Полицмейстер посмотрел на подпоручика Леонтьева:

— Твой? Каков воин?

Подпоручик, наклонясь к уху полицмейстера, зашептал:

— Замечены в нем склонности к пьянству и в таковом образе к разным буйственным и развратным поступкам, от которых много отвращаем был… при содействии всех мер, ваше благородие. Думал, что сие послужит его исправлению, но он оставался глух к моим убеждениям и… был послан на Кульский кордон.

— И что же?

— Там находился при уряднике. Видя постоянно его в пьянственных и развратных поступках, урядник словесно жаловался мне, что он не в силах… Был послан препровождать арестантов в Читинский острог. И что же? Избродяжничался и явился ко мне через полтора месяца пеши… И на спрос мой о его лошади объявил, что оную продал на Агинской ярмарке, а деньги пропил.

— Далее-с?

— Отзывался ко мне грубостью. Барбос, он и есть барбос. Для служения себе лошади купить денег не имел. Удержания от пития, по мнению моему, у него нет. Испробовавши все меры и вразумительные истолкования, решил я, ваше благородие, наказать его тростьми.

— Это вернейшее средство!

— Представьте… Он не внял палочным наставлениям, на другой же день после битья напился, оказал довольно забиячести и грубости, объявив, что меня слушать не хочет. Был исключен из команды и вместе с провиантским аттестатом и формулярным об нем списком отправлен в штрафную часть.

Полицмейстер поморщился:

— Не в коня корм. Да куда же теперь с ним? Он в части всем надоел. Оженится, может, за ум возьмется.

Из толпы горожан послышались протесты:

— Безобразие!

— Генералу пожаловаться!

— Отменить жениха! Купидона ей… красавца, ангелочка!

— Гнать его, пропойцу, из женихов!

Полицмейстер с беспокойством поглядывал на окна губернаторского дома. Видя, что на площади дым коромыслом, приказал зауряд-сотнику:

— С вверенной вам сотней прошу, голубчик, наведите порядок, оттесните лишнюю публику, мешающую выполнять повеление его высокопревосходительства.

Мышастый жеребец сотника тронулся с места. Зацокали копыта.

— Потеснись!

— Ослобони площадь!

— Назад! Куда прешь?

Полицмейстер поднял руку в перчатке:

— Следующий!

— Савелий Митрохин, от роду имеет шестьдесят лет. Надлежит ему повенчаться с Анисьей Трехлебовой, от роду тридцати трех лет.

— Выходи! Неприкаянная…

— Долгоденствия тебе, Анисья! Давно ли невестимся?

— Да с кем невеститься-то? Он же кувшинное рыло и долгоносый! Ба-атюшки, куда я с ним? Для тебя он восстанет истинным доброхотом. Познакомься со смирением, — проговорил торчавший тут же, у присутственного стола, попик, с козлиной бородкой, слезящимися глазами.

— Тоже мне, утешитель, колокольный дворянин! — огрызнулась баба. — С кондачка поешь псалмы. Криводушие одно!

У Ситникова в глазах рябило. Мельтешили вытянутые орущие рты, скалились не то в смехе, не то в ярости чьи-то зубы…

Вызванный солдат отвечал застольной комиссии:

— Служу государям императорам с прибавкою двадцать пять лет. Присягал царскому дому… По жестокой внутренней болезни от воинских смотров и парадов освобожден. В коленках постоянно дрожь и ноги ижицей. Ваши благородия… ослобоните! Добро бы сила была. Не жилен я на свете, свое прожил. Окажите добросердечие. По случившимся со мной припадкам не мыслю жениться, оставьте в штрафельниках, при гарнизоне век доживать. Тихохонько, не помешаю…

Ситников зажал уши, чтобы не слышать, что ответят Митрохину. Холодом пробирало по спине. «Нудят и нудят несчастных! Уйти отсюда, уйти тотчас же! — подумал он. — Не иначе генерал выступил из пределов благоразумия». Начав проталкиваться сквозь шеренги любопытствующих, он остановился, услышав крики:

— Едут! Едут! Генерал! Его высокопревосходительство!

Из, подъезда губернаторского дома показалась крытая карета, сопровождаемая казаками с пиками. На пиках трепыхались змейками флажки.

Народ отпрянул, освобождая проезд. Солдаты, казаки, писари, заседатели, офицеры стали во фронт. Карета подъехала. Адъютант генерала и полицмейстер бросились навстречу. Муравьев спросил, как идет дело. Ему ответили. Он велел поторопиться, чтобы женихи с невестами целовались, под венец готовились, чтобы на Амуре поскорее обзавелись хозяйством, детей понаплодили поболее — верных слуг государя и отечества. И добавил для полицмейстера и подпоручика:

— Извольте же нынче отвести всех по церквам иркутским и обвенчать. Скоро на Амур отправка. Перед богом я в ответе за них всех.

Солдатам он сказал:

— С богом, детушки! Вы теперь не на гауптвахте, не в штрафах. Вы теперь свободны. На Амуре хорошенько обрабатывайте землю, сделайте ее русским краем. Начните новую жизнь.

— Рады стараться, ваше высокопрев-дит-ство! — прогремело в ответ.

С тем и отбыл генерал.

Ситников, выбираясь из толпы, увидел рядом с собой члена совета главного управления Беклемишева и чиновника по особым поручениям Неклюдова.

Оба принадлежали к «золотой молодежи» Иркутска.

Беклемишева за выслуги по службе Муравьев перевел из исправников в начальники отделения генерал-губернаторства, ввел в члены совета. Был он приближенным генерала, у него на виду. Приехал в Забайкалье после окончания лицея, в двадцать лет с небольшим назначен исправником Верхнеудинского округа. Ныне он — коллежский советник и кавалер Анны второй степени. По всем статьям первейший жених, да вот видом не вышел — худ, тщедушен, артритик.

Неклюдов ему прямая противоположность. Высок, строен, могуч в плечах. В Иркутске он недавно. Значился коллежским асессором.

Ситников его почти не знал. Неклюдов в обществе бывал редко, с молодыми «навозными» чиновниками не якшался. Дитя свободы. Почитался дичком. Ни пава, ни ворона.

И у Беклемишева, и у Неклюдова были свои «туманности» в служебных формулярах.

Ситникову приходилось слышать о Беклемишеве самые разнообразные суждения. Одни считали его королем «навозных» чиновников — тех, кто после училища правоведения или лицея ежегодно наезжали в Иркутск за чинами и орденами. Говорили о его беспримерной жестокости к крестьянам. Другие воздавали ему по всей чести, полагая его человеком благонамеренным и с большими административными способностями.

Ситникову не внове было знать, что порядочный человек не может не иметь врагов. В Иркутске это заведено. И еще он знал, что бездельника, пьянчужку, вора, выжигу Муравьев не выдвинет и чина или ордена ему не даст.