Виктор Сергеев - Унтовое войско

— А что же такое в Иркутске?

— Идет суд над судьями Беклемишева!

— Как это — суд над судьями?

— А очень просто. По решению сената. За свое пристрастное судейское мнение судьи посажены в острог. Следствие показывает, что судьи писали приговор под диктовку этого… социалиста-анархиста… Петрашевского. Ну, если не под диктовку, то под его влиянием приговорили…

Из-за них, этих судей и социалистов, из-за злобы и клеветы его высокопревосходительство Николай Николаич оставил нас… Он, видите ли, жестокий. Он, видите ли, такой и сякой. Муравьев же известен умом и способностями, он изъездил весь огромный край наш. Якутск — Камчатка — Амур — Забайкалье. Амур! Амур!!! Он повел нас туда, не кто другой — он. А вместо благодарности крики: «Долой тиранство!», «Долой муравьевцев!» Боже, куда мы идем? До чего дожили!

— Чуть не забыл, хорунжий! — воскликнул начальник канцелярии. — Вашего нарин-кундуйского казака полиция выследила. За многие его прегрешения… А он стрельбу открыл. Вот до чего ожесточился!

— Кто… этот казак? — с трудом шевеля пересохшими губами, спросил Ранжуров, уже догадываясь.

— Цыциков. Вы с ним одного улуса?

По коридору раздались торопливые шаги. Пышные когда-то усы полковника обвисли… Он едва кивнул Ранжурову.

— Я приму вас, хорунжий, через полчаса.

И скрылся за массивной дубовой дверью.

Начальник канцелярии собрал нужную для полковника почту и проследовал в его кабинет.

Ранжуров откинулся на спинку стула, закрыл глаза. Припомнился разговор с Муравьевым… Когда это было? Года два, если не больше. Муравьев спросил его, Ранжурова, не слышно ли что о том казаке, что был когда-то послан на Амур с ним, Ранжуровым, и попал в плен? Ранжуров сказал, что он слышал… Будучи как-то в Нарин-Кундуе, он слышал от тамошних казаков, что Цыциков наведывался в улус, был на самой границе, где и убил маньчжурского лазутчика Бадаршу. «Вот как! — воскликнул генерал. — Что он за странный преступник, бьет то врага, то своего? Мне известно, что этот Цыциков убил тайшинского наследника, а после пытался почему-то избавить от смерти поручика Ваганова». — <���Ваше высокопревосходительство, я осмеливаюсь просить за Цыцикова… помиловать его», — сказал Ранжуров. «Почему же ты просишь о нем?» — спросил генерал. «Превратной судьбы он… Заслуживает снисхождения «А что в нем — добро перетягивает?» — «Да уж это истинно, — горячо отозвался Ранжуров — Он, Цыциков, по воле случая был взят на каторгу. Что из того, если он и бежал оттуда? Просился на волю, да не выпустили… А то, что тайшинского сына убил… Так ведь тот его невесту засек до смерти. А уж то, что Цыциков бежал из плена, убив часового… Так в чем тут его грех? И главаря хунхузов убил. И того лазутчика манджурского. И того… кто посягнул на поручика Ваганова. Разве у Цыцикова не перетягивает добро?» — «Да я обещался выдать его амбаню, — с усмешкой объявил Муравьев. — А слово я свое привык держать».

Понял Ранжуров, что просить о Цыцикове у его высокопревосходительства бесполезно.

«Генерал Карсаков, даст бог, будет милостивее к Цыцикову. Все же Михаил-то Семеныч только-только власть получил в крае, не ожесточился еще. Пока же буду просить полковника Куканова. Хотя бы пообещал справедливого суда… А то ведь у нас и без суда загубят человека, не разобравшись».

Куканов, выслушав Ранжурова, поморщился. Ему и обещать не хотелось, и отказать язык не поворачивался.

— Следствие покажет, как быть по сему делу, — ответил он.

— Да, это верно, что покажет, — говорил Ранжуров. — Мне бы от вас бумагу… распоряжение… чтобы полиция передала Цыцикова мне, как порученцу от пограничного управления. Раз Цыциков числится в формулярных списках вверенного вам управления… Казачьего звания его никто не лишал.

— Да и то верно, — поглаживая усы, согласился Куканов. — Пограничному управлению куда бы сподручнее судить его.

— Вот вы и напишите, ваше высокоблагородие. А уж я Цыцикова отыщу. Раньше, чем полиция…

— Как бы его превосходительство Михаил Семеныч… не того… А?

— Ну, а что Михаил Семеныч? Вместе служили па Амуре. Если что… Амурцы мы. Уж как-нибудь обойдется.

Добрейшей души полковник уступил-таки настойчивости Ранжурова. Уже в дверях остановил Куканов Ранжурова.

— Вот что, братец, чуть не забыл… в бурятских улусах плохо с уборкой овса. Поторопи-ка там их, в Нарин-Кундуе. Не загубили бы зерно. Строго взыщите, чтобы весь овес до морозов был засыпан в войсковые амбары! С тебя, хорунжий, тоже спросится.

— Исполню приказ, ваше высокоблагородие!

— Не задерживаю более.

Заручившись бумагой начальника пограничного управления, Ранжуров выехал в Нарин-Кундуй, надеясь отыскать Цыцикова прежде, чем его словит полиция.

Лето на Чикое увядало и утихало медленно, нехотя. С полей доносился пряный запах медуницы. У самой дороги с какой-то тихой грустью шептала белесыми листочками полевица.

В кедрачах стоял полумрак. Только нет-нет да налетал ветер с гор и гулял поверху. Тогда грозно и недовольно гудела кедровая тайга, плыли над ней раскатные звуки.

У горы Ело воздух легко подрагивал от невидимых костров. Он то подергивался зеленью, то золотился.

Внизу изгибался Чикой, и на его стремнине вскипал и шумел-бурлил водяной вал, осыпанный белыми бляшками пены.

У Ранжурова подступил к горлу сладкий комок. «Вот я и дома», — прошептал он, вглядываясь в степное приречье. Там и тут тянулись к небу дымки. «А это облачко, может, из моей юрты?» Он засмеялся, радуясь своей догадке.

От горы Ело дорога полого уходила в степь. По ней когда-то ехала свадьба с Цырегмой… А на закрайке поля, где кустилась боярка, горел костер. Вокруг костра кружился хоровод, и трепетно-щемящая песня уносилась ветром навстречу ехавшей свадьбе.

Джигмит вспомнил… Давным-давно… Вот здесь клубились серые фонтанчики на дороге, по земле катился легкий гул от копыт мчавшихся коней… Это туруши [58] Передовой всадник свадебного поезда, посланец невесты. с товарищами ехали к жениху-пятидесятнику.

Помнится, что тогда… от костра отделились четыре молодых казака. Самых сильных. Самых ловких. Схватят ли они за повод коня туруши? Остановят ли они его бешеный бег? Если остановят — честь и слава жениху! Если прорвется туруша мимо казаков, конь его перескочит костер, разогнав хоровод, — честь и слава туруше!

В глазах Джигмита — видения давнишних дней. Мечущиеся кони… Мечущиеся языки огня… Крики… Трепетно-щемящая песня… Стук многочисленных колес по затвердевшей от первых морозов степи… Едет свадьба! Едет свадьба с Цырегмой!

Он ласково погладил по шее застоявшегося коня, привстал на стременах. Желтый погон, поймав солнечный лучик, сверкнул пронзительным огоньком.