Александр Золототрубов - Опальный адмирал

— Постараюсь, Николай Герасимович. — Исаков встал и шутливо добавил: — Вы же по случаю моего пятидесятилетия наградили меня автомашиной. Теперь мне легче добираться на службу. Так что отработаю, как пить дать.

Исаков вышел из кабинета.

— Ему тяжело ходить с протезом, — подал голос Виноградов. — Может, лучше уйти со службы?

— Я советовал это сделать, но он заявил, что пока от моря не уйдет. — Николай Герасимович подписал командировку. — Еще одно задание вам. На Балтике тяжело с ремонтом кораблей, особенно подводных лодок. Так вот, нам удалось договориться с президентом Финляндии, который разрешил ремонтировать корабли в Турку на судостроительном заводе «Крейтон Вулкан». Комфлота Трибуца адмирал Галлер уже ввел в курс дела, а вы, Николай Игнатьевич, посмотрите, что там можно еще сделать…

Виноградов прикрыл за собой дверь. Николай Герасимович прошелся по кабинету; положил на стол рабочую папку и подумал о том, что и ему пора ехать на Балтику. Но разрешит ли начальник Генштаба генерал армии Антонов?.. Пошел Николай Герасимович к нему под вечер. Тот был на месте, и как показалось наркому, настроение у него было бодрое, будто недавно выиграл сражение. Только переспросил:

— Хотите слетать на Балтфлот? Не возражаю. Там сейчас назревают важные события, и Трибуну нужна будет ваша помощь.

— О том и речь, Алексей Иннокентьевич!

Уточнив ряд вопросов, касающихся боевых действий Балтийского флота, Антонов сообщил о том, что вчера был у Шапошникова… Болезнь у маршала обострилась, и ему было плохо.

— У меня на глазах едва слезы не появились. Жаль мне Бориса Михайловича…

— Я тоже собираюсь его навестить, — грустно промолвил Кузнецов. — Он много сделал для меня как наркома…

— Тогда поспешите, Николай Герасимович. Советую вечером к нему зайти. Врачей не будет, и вы сможете подольше побыть у маршала. Ну а когда в Питер полетите, дня через три-четыре?

— После встречи с Верховным…

— Ясно. Если что, звоните мне в Генштаб. А с Трибуцем там построже. Флоту предстоят большие дела…

Николай Герасимович подошел к палате и хотел было открыть дверь, как услышал звонкий голос медсестры:

— Минуту, товарищ адмирал флота, вот вам белый халат! — Высокая, стройная девушка с черными глазами и добродушным лицом улыбнулась ему, потом строго добавила: — Больному нужен покой, так что не волнуйте его.

— Понял, сестрица…

Шапошников тихо лежал на койке и смотрел куда-то в сторону окна, за которым бурлила весна. Лучи солнца мелко дробились на стене. Казалось, маршал размышлял о чем-то далеком и памятном. Но вот он повернул голову, увидел Кузнецова, и желтое, как лимон, лицо его осветила улыбка.

— Николай Герасимович?! — удивленно воскликнул маршал. — Добрый день, голубчик! А я считал, что вы где-то на Балтике, у адмирала Трибуца. — Он хотел сесть, но лишь приподнял голову и снова откинулся на подушку.

— Вам велено лежать, Борис Михайлович. — Кузнецов сел рядом. — Как вы себя чувствуете?

— Пока жив, голубчик… Слышали сводку? Третий Белорусский фронт Василевского овладел городом Браунсбергом, Знаете, где это? На побережье залива Фриш-Гаф. Я рад, что в сорок втором передал Василевскому Генштаб. Александр Михайлович чертовски талантливый человек. Да-с, талантливый…

«Плох Борис Михайлович, очень плох, — грустно подумал Кузнецов, слушая его. — Сильно похудел, не лицо, а…»

— Чего молчишь, голубчик? — Глаза у маршала блеснули, но тут же погасли. — Я еще поживу… Ну а как у вас дела? Верховный не журит?

— Бывает, Борис Михайлович, — улыбнулся Николай Герасимович.

Маршал и адмирал флота неторопливо беседовали. Им было о чем поговорить… Руки маршала, такие сильные и крепкие прежде, беспомощно лежали на груди, и Кузнецов видел, как изредка дрожали пальцы. А еще недавно эти руки писали директивы, приказы, по которым потом вели в бой свои армии генералы… Неужели всему этому конец? Не хотелось верить.

— По ночам печет в груди, и я не могу уснуть, — пожаловался Шапошников. — Но не кричать же? А знаешь, Николай Герасимович, какая моя первая должность была в Красной Армии? — вдруг спросил Борис Михайлович и сам же ответил: — Помощник начальника оперативного управления Высшего военного совета Красной Армии! Это было в восемнадцатом году. А кем был тогда ты, голубчик?

Николай Герасимович сказал, что осенью 1919 года он стал добровольцем Северо-Двинской военной флотилии. Но долго воевать ему не пришлось: весной 1920 года красные войска освободили от интервентов Архангельск.

— Флотилию тогда расформировали, а нас, молодых матросов, начали учить строевой подготовке, потом направили в Петроград, зачислили в подготовительную школу для тех, кто поступал в военно-морское училище.

— Я честно служил Красной Армии, а значит, и своему народу, — вновь заговорил маршал. И грустно добавил: — А вот до Дня Победы я, пожалуй, не дотяну. А хотелось бы…

И столько жалости уловил Кузнецов в его голосе, что ему стало не по себе.

Умер Шапошников 26 марта, когда Николай Герасимович был в Ленинграде, и сообщил ему об этом по телефону генерал армии Антонов.

На Балтику Кузнецов прилетел во второй половине марта. В это время войска Третьего Белорусского фронта готовились к операции по разгрому Кенигсбергской группировки врага, и Балтийскому флоту предстояло принять в этом активное участие. Походный штаб адмирала Трибуца находился в Паланге, куда и прибыл Кузнецов. День был весенний, но солнце припекало ощутимо.

— Рад вас приветствовать, товарищ главком! — гаркнул Трибуц, едва Кузнецов вышел из своего «Дугласа». И, не дождавшись, что ему ответит нарком, спросил: — Как вы решили, будем создавать Юго-Западный морской оборонительный район — ЮЗМОР?

— Для того и прибыл, Владимир Филиппович. — Нарком свел брови. — Вам звонил Кучеров?

— Да. Я понял, что он разделяет мою точку зрения. Обещал тоже сюда приехать.

В походном штабе Трибуцу было о чем доложить. Николай Герасимович слушал его внимательно, по ходу разговора вопросов ему не задавал, но был разочарован тем, что Трибуц ничего не сообщил о вражеских коммуникациях, тогда как это было самое уязвимое место противника. Когда Кузнецов сказал комфлоту об этом, тот залился краской. Однако спорить с наркомом Трибуц не стал, заявив, что «от этих коммуникаций зависит судьба окруженной курляндской группировки врага».

— На борьбу с вражескими конвоями мы бросили даже торпедные катера, — чертыхнулся Трибуц. — Знаете, к чему я пришел после долгих раздумий? Нам надо резко увеличить число торпедных кораблей, тогда успех будет вдвойне.

— И только? — удивился Кузнецов, явно не разделяя оптимизм комфлота.

Трибуц это понял, но возражать не стал — ждал, что еще скажет нарком. Тот, словно бы не замечая его волнения, продолжал с едва заметной издевкой в голосе: