Д. Коштолани - Нерон

Но больше всего Нерон заботился о зале, в котором писал и занимался. Он беспрерывно украшал его, велел выложить стены перламутром и драгоценными каменьями и поставить между окнами статуи.

Здесь сидел он с утра до вечера, пытался сочинять стихи, но почти всегда безуспешно. Его пальцы сводились судорогой, и палочка, которой он писал, выскальзывала из руки.

Он не знал, как объяснить себе отсутствие вдохновения. Но однажды перед его взором всплыл бледный, хрупкий образ Октавии.

— Всему виной она, — произнес он вслух, удивившись, что до сих пор об этом не догадался.

Он никогда не любил Октавии, не питал к ней никаких чувств даже тогда, когда на ней женился. Постепенно его равнодушие перешло в отвращение, и она стала ему в тягость.

У Октавии были черные волосы, всегда скромно и гладко зачесанные. Император замечал в чертах ее лица какую-то отчужденность, которая расхолаживала всякое чувство к ней. Она обдумывала каждую фразу, растягивала слова и своими словно застывшими голубыми глазами бесстрастно глядела прямо перед собой. Приход ее вносил какую-то принужденность. В отличие от большинства сверстниц она получила систематическое литературное образование, но тем не менее относилась с полным равнодушием к разглагольствованиям Нерона о поэзии и к его собственным произведениям. После смерти Британника она даже перестала появляться на трапезах. Когда ей все-таки, что случалось весьма редко, приходилось бывать в обществе, она всегда испуганно оглядывалась; ей чудилось, что кто-то стоит за ее спиной.

Чаще всего она играла в своей комнате в куклы; разодетые в красные и синие наряды они были рассажены в ряд и так же бездушно уставляли в пустоту свои неподвижные глаза, как сама Октавия. Она их одевала и раздевала и пела им короткие колыбельные песенки.

Детей у них не было. В праздник Луперкалий, когда бесплодных женщин били кожаной плетью, император велел вывести ее на улицу и сам верховный жрец коснулся ремнем ее бедер. Однако и это не помогло.

— Она бесплодна и меня делает бесплодным, — говорил Нерон.

Он еще не знал женщин, изведал лишь безрадостные поцелуи Октавии и ее бестрепетные объятия. Он был убежден, что она уссушает его талант; от ее ледяного тела словно застывает воздух, и она гасит его пламя, которое из-за ее присутствия ни разу не могло разгореться. С неудовлетворенной душой император призывал страсть. Думал о любви, которая освободит в нем то, что до сих пор оставалось скованным; жаждал истомы и волнующих порывов, которые претворились бы в музыку стиха. Что могла дать ему Октавия?

Он чувствовал себя одиноким.

Зодик и Фанний ему уже надоели. Они постоянно повторялись и к тому же беззастенчиво его обманывали.

Он тосковал по иному обществу. Ему хотелось быть окруженным нарядными, красивыми, остроумными юношами, которые могли бы развлечь его и поднять его настроение.

Секретарь Нерона грек Эпафродит сумел с чутьем художника создать ему избранный круг, проявив свой вкус, словно искусный повар при составлении изысканного меню. Он собрал людей, благотворно дополнявших друг друга: писец Нерона Дорифор олицетворял собой красоту; бесстрашный моряк Аницет, бывший некогда воспитателем императора, являл собою суровое мужество; Коссиний неподражаемо рассказывал анекдоты; стихией Сениция была вино, а родственник Сенеки Серений умел чутко внимать чужим речам; он был тем безмолвным слушателем, который незаменим в обществе, обретая право на свое присутствие самопожертвованием, преданностью и пассивной отзывчивостью. Отон представлял собою остроумие и был задорным и милым покорителем женщин; он пересыпал блестками ума рассказы о своих приключениях в двух частях света.

Среди этих людей император чувствовал себя хорошо, общение с ними было ему приятно. Их изысканные манеры скрашивали грубую действительность. Они никогда не интриговали друг против друга, как это делали писатели. В их концепции жизнь казалась Нерону приемлемой. Особенно по душе был ему квестор Отон, происходивший из знатного консульского рода; он был эпикурейцем, наслаждался жизнью и полными пригоршнями бросал во все стороны деньги. На губах его играла сытая улыбка. Он часто передавал двусмысленные шутки, слышанные им от веселых приятелей или комических актеров. В еде и вине он соблюдал меру, но в любви аппетит его был ненасытен. Он ошеломлял Нерона альковными сплетнями и перечислением своих возлюбленных, среди которых были и молоденькие девушки и опытные женщины. Он покорял почтенных супруг сенаторов и скромных жен пекарей и сапожников, причем мужья-рогоносцы в своей очаровательной невинности ничего не замечали.

Однажды Эпафродит привел женщин. После трапезы, когда Нерон и его друзья откинулись на подушки, их окружила вереница красавиц. Среди них были и всем известные доступные «девицы», и знатные патрицианки, получившие тайные приглашения.

Нерон равнодушно оглядел этих женщин и остановил взор на сидевшей в отдаленном углу рабыне; она не была ни грустна, ни весела, и не старалась ему понравиться, как все другие гостьи, домогавшиеся его благосклонности. Взгляд ее был устремлен вдаль, и она дышала спокойствием, каким бывает исполнена плодоносная природа.

Нерон подозвал ее. В ее объятиях он познал давно желанное упоение и живительную страсть. Когда потом он увидел Октавию, он почувствовал удовольствие от сознания нанесенного ей унижения.

Других радостей любовь ему еще не дала. Он любил женщину, лишь пока видел ее перед собой. Затем он ее забывал. Если же вспоминал о ней, то мыслил ее лишь как существо, дарящее удовлетворение. Его чувство к женщине питалось только настоящим, не зная ни прошедшего, ни будущего.

— Неужели это и есть любовь? — спрашивал он Эпафродита. — Где же восторженные слова? Отчего мое чувство не исторгает у меня ни стонов, ни слез, как у других поэтов?

Нерон был неразлучен со своими друзьями, и его постоянное присутствие начало их утомлять. Император боялся оставаться один.

Насколько он когда-то любил одиночество, настолько теперь страшился его. Он желал постоянно слышать человеческие голоса: и собственный и посторонние. Только бы не наступила тишина!

Эпафродиту приходилось провожать его в опочивальню и, сидя у его изголовья, беседовать с ним, пока он не засыпал.

Нерон часто посещал театр. Однажды он отправился с Эпафродитом и Парисом в театр Марцелла.

Он занял ложу, наиболее близкую к оркестру и сцене.

Театр был переполнен. Все три яруса были наводнены народом: крепкоголовыми римлянами, с нечесаными черными, щетинистыми волосами, жесткими как проволока; римлянами, вскормленными волчицей…