Александр Сегень - Державный

Вернувшись из посольства, Волк продолжал идти в гору. В числе личных государевых дьяков сопровождал Державного в Новгород во время войны со свеями. Ему поручались важные судебные разбирательства и составление ценных бумаг. Через шесть лет после так и не состоявшегося конца света Иван-Волк Курицын в списке думных чинов был назван вторым великокняжеским дьяком. Его брат Фёдор — третьим. Так было надо, чтобы тайная иерархия чинов не соответствовала видимой. Одно время ведь и митрополит Московский состоял в тайном подчинении у великого мистро Фёдора.

Сам Фёдор подчинялся протодиакону великого кормчего, но никто не знал, кому из трёх — Ханушу, Кокосу или Скаравею. Скорее всего, Ханушу, ибо тот чаще других наведывался на Москву…

— Волк, а Волк! — раздался из темноты голос Максимова.

— Чего тебе? — нехотя отрываясь от воспоминаний о заграничных путешествиях, отозвался Курицын.

— А тебе жалко было Бову?

— Чего это ты о нём вспомнил?

— Сам не знаю. Вспомнилось отчего-то.

— Жалко. Он неплохой был. Хотя и не нашего поля ягода. По происхождению только проник в тайное тайных, душою же слаб оказался для истинного света разума, не выдержал. Ересь христианская в нём проснулась…

Вновь наступила тишина, оглашаемая лишь крысиной вознёй.

Посвящённые называли христиан еретиками, лишившимися истинного зрения, точно так же, как христиане называли посвящённых еретиками, заблудшими в жидовство. Посвящённые обязаны были презирать христиан и стремиться выискивать среди них «светлых», то есть готовых к познанию Хохмы, Софии, премудрости Великого Муроля.

С Бовой случилось несчастье. Тьма неведения и заблуждения вновь ниспала на его буйное чело. Он, потомок рыцарей-храмовников, побывавший в таинственных святилищах Франции и Италии, прошедший через множество священных обрядов, явился однажды к Фёдору Курицыну и объявил ему следующее: он раскаивается в бесчисленном множестве грехов своих и хочет уйти в монастырь, но перед этим он требует от всех членов тайного московского сообщества покинуть Москву и навсегда поселиться где угодно — в немецких, угорских или фряжских землях, но только не на Руси; если же его требование не будет выполнено, он обещает составить для Державного полное и подробное описание деятельности посвящённых с перечислением всех имён и тайных чинов.

Волк присутствовал при этом разговоре, а накануне он вместе с Вовою ездил в Переславль искать там одну из Лаодикий или Аркадий, как на тайном языке посвящённых назывались бездонные подземные колодцы, разбросанные по всему свету. Все они ведут к самому сердцу Земли, где находится чертог Великого Муроля. Земля подобна огромнейшему живому существу, а лаодикии и аркадии — поры на её коже, сквозь которые можно проникнуть внутрь, войти в кровеносные жилы Земли и по ним добраться до чертога Великого Муроля. Неведомо покамест, как туда проникать, но когда-нибудь посвящённые постигнут это, а покуда им необходимо отыскать как можно больше лаодикий и аркадий.

Когда-то давно, сопровождая великого князя Ивана Васильевича из Мурома в Углич, Андрей Вова присутствовал в окрестностях Переславля при уничтожении языческого капища мерян, где был завален куском скалы и засыпан землёю один из таких бездонных колодцев. Приехав в Переславль вместе с Волком Курицыным и Иваном Максимовым, Андрей Иванович без труда разыскал то самое место, набрал людей и заставил их выкопать из-под земли тот кусок скалы. Однако, когда огромный камень был отвален, из-под него, весело брызгая, вырвался поток воды и начал медленно заполнять вырытую яму. Вова при виде этого вдруг принялся креститься и бормотать православные молитвы, что посвящённым предписывалось делать лишь в тех случаях, когда без этого никак нельзя обойтись.

И вот, возвратившись на Москву, он стоял перед великим мистро и выставлял свои дерзкие требования. Фёдор беседовал с ним вежливо, без гнева и досады, пытался убедить, усовестить, но всё было бесполезно. Наконец Сокол сказал:

— Я понял, брат мой Андрей Иванович, что заблуждения твои слишком глубоко проникли к тебе в душу, и не стану более продолжать наш разговор. Если ты явился просить об отставке, я освобождаю тебя. Твоё место займёт мой брат Иван-Волк. А в ответ на твои требования я выдвигаю свои — ты немедленно покинешь Москву и уедешь во Францию, а мы тебя не тронем.

— Ах вот как! — поднимаясь с кресла, произнёс Бова. — В таком случае разговор и впрямь зашёл в тупик. Я остаюсь при своих условиях и требованиях.

В тот же день, несмотря на самые изощрённые меры предосторожности, Андрей Иванович был схвачен, отвезён в Останки и там сброшен в подземную лаодикию, в которую за пятнадцать лет до него, насколько было известно Волку, отправился другой враг Великого Муроля — веницейский муроль Аристотель Фиораванти. Его недавние подчинённые Волк Курицын и Иван Максимов лично участвовали в поимке и расправе над бывшим протодиаконом великого мистро Сокола-Фёдора, Андреем Бовой.

Максимов своей внезапно проснувшейся жалостью к предателю Бове сбил Волка с приятных воспоминаний о путешествиях по немецким землям, и теперь, лёжа в кромешной темноте, Курицын видел перед собой бездонный зев колодца, и ему мерещилось, что он летит, летит туда…

— Волк, а Волк! — раздался на сей раз голос Коноплева.

— Что вам не спится, черти проклятые! — закричал, просыпаясь, Волк Васильевич. — Никак не дадите уснуть! Чего тебе?

— Я хотел спросить, ты радел с Бовою?

— Нет, не радел. Он вообще-то не любил радений, избегал их. Оттого и лишился света познания.

— Точно, — согласился из темноты Максимов. — И со мной он никогда не радел, хотя обязан был по чину.

Так называемые радения установлены были среди посвящённых в качестве особенного обряда служения Великому Муролю. Они совершались торжественно вблизи подземной лаодикии. Совокупляясь, посвящённые тем самым как бы проникали всем своим существом внутрь бездонного чёрного колодца. Волку обряд радений никогда не нравился, и совокупляться с женщинами он любил куда больше, чем с мужчинами. А некоторые находили особое удовольствие именно в радениях друг с другом, и вне обряда они продолжали потом встречаться тайком и предаваться тому, что неразумные христиане именуют содомским грехом. Митрополит Зосима однажды был даже уличён, когда пытался соблазнить диакона Архангельского собора. Достоверно вина его не была доказана, но когда Зосиму с позором сводили с митрополичьей кафедры, сей грешок был помянут в числе множества других тёмных дел.

О радениях Волку никак не хотелось вспоминать.

— Впредь чтобы я вас не слышал! — грозно приказал он Максимову и Коноплеву.