Александр Сегень - Державный

И что же Иван? Как епитимью сию понёс? А вот так. Зело пристойно! В тот же день отправился вместе с Драницей в кружало, там прельстился пьянским весельем, обгулял какую-то весьма телесную и красивую бабу, и это в ночь на Великую пятницу! Правда, потом Иван принял участие в спасении француза Бернарки, который до того наквасился, что раскроил себе об угол стола череп. Ощера большую часть пути нёс его на себе. После же никакой благодарности, а даже напротив — оживший Бернарка стал пенять Ощере и Дранице, мол, они его не уберегли.

Но Бернарка уже много спустя ожил, а до этого никаких уроков из своего безудержного пьянства ни Ощера, ни Драница не извлекли. Продолжали куролесить и до Пасхи, и после Пасхи. Семён Ряполовский с Юшкой драку устроил за то, что Юшка черемисянку Очалше охмурил и Бернарке подсунул. Якобы Семён сам хотел ею полакомиться. А ведь смиреха такой, постник, то и дело причащается. Тихий омут! Узнав, что Иона берёт Драницу к себе в провожатые, Семён сам отказался ехать в Переславль. И ни один Ряполовский не поехал. Княжич Иван из-за этого сильно опечалился. Обиделся. В особенности на Семёна, которого очень любил. К чести сказать, и Юшка и Иван, как прознали про желание Ионы, из вихревого загула стали выходить, а после Красной горки [18] Красная горка — Антипасха, первое послепасхальное воскресенье. и вовсе — ни-ни. Взялись за ум. Да и поизрасходовались до самой изнанки. Отпаивались кислощейными квасами, огуречным рассолом, молоком, потихоньку вышли из запоя, оздоровились, лицами зарумянились. Но стыдно было Ощере снова идти каяться к Ионе, а Иона, как нарочно, ни о чём его не спрашивает, помалкивает и даже не косится на Ощеру, будто тот праведник и можно не беспокоиться о его спасении. И вот, когда кропили водой этих одержимых бесом язычества, охватило душу Ощеры нестерпимо жгучим стыдом. Он увидел себя в них, впору было подставлять всего себя под кропление святой водицею. Но не подошёл и не подставился под иссоп чудотворца Ионы. И когда все пошли расходиться, Иван стоял как вкопанный, оцепенев от внезапного осознания, что вот помри он сейчас — и, как сказал Иона про этих, тотчас же в ад, без всяких проволочек. В ту самую нору, которую только что на его глазах камнем завалили.

Уходил с языческой поляны последним, а предпоследней шла черемисянка Очалше. Ему вдруг жалко её сделалось до слёз. Мужа похоронила, себя продавать пришлось, детей нет, теперь вот за Бернаркой увязалась. Он — мужчина видный, большой, усы кверху подкручивает, а браду бреет. Влюбилась она в него, что ли? А он, собака, ей всё «ватан!» да «ватан!» и рукой показывает — пошла, мол, прочь. Она, бедная, ухаживала за ним, над ней сжалились, взяли с собой в обоз, чтоб могла при нём находиться.

— Ну что, Очалше, где фрязин-то твой?

— Голова болит, — ответила черемисянка и улыбнулась. Закатный луч заиграл в её светлых глазах.

— Красивая ты баба, а дура, — ласково пожурил её Ощера. — На кой он тебе сдался, ватан такой!

— Нешчасливый он, — пожала плечами и жалобно нахмурила брови.

— Лучше бы меня полюбила.

— Нет, — извиняющимся тоном, — ты тоже хороший. Его люблю.

— Ну люби, люби, дурушка!

Выйдя вместе с Очалше на дорогу, Иван сел на своего гнедого Репья и вместе со всеми проделал остаток пути до главных ворот Переславля. Ощере уже доводилось бывать здесь, но он вновь, словно впервые увидев, поразился мощи крепостного вала и толстобревенчатых стен. Знал Шемяка, где притаиться, — нелегко будет его отсюда выкуривать, неприступны переславские укрепления.

У ворот с небольшим отрядом стояли прихвостни Шемякины — боярин Михаил Сабуров и дьяк Фёдор Дубенский. Въезжая в град, Ощера с наслаждением сообщил Сабурову:

— Эй, Сабуров, а дружок-то твой, Андрюшка Голтяев, обратно на нашу сторону переметнулся. В Муроме остался. Давай и ты к нам!

— Успеется, — брякнул Сабуров, и видно было, что от подобной новости ему сделалось не по себе.

— Видал? — спросил у Ощеры Юшка. — Чего?

— Как ров почистили. Боятся, как бы не зарос. Глянь, глянь! Чего это они опять удумали Преображенье чинить? Фёдор, а Фёдор! Я говорю, чего это вы опять Спаса чините? Его же Василь Василии четыре года назад полностью починил.

— Не чинят это, — отвечал дьяк. — Великий князь желает храму большой купол дать.

— Вона! — усмехнулся Ощера. — Чтоб, значит, про Васильевы старания забыли, а помнили о Шемяке. Умно! «Великий князь»! Великий князь-то в Угличе, в плену. А Шемяка — какой вам великий?

— Об том спорить не будем, понятно? — огрызнулся Дубенский.

На Красной площади все спешились, которые были в повозках — те выбрались наружу, Сабуров повёл жданных гостей в белоснежное лоно Спасо-Преображенского храма. Ощера шёл за спинами Ионы и княжат, прислушивался к разговору.

— Эту храмину ещё Юрий Долгорукий заложил, — рассказывал Иона. — А достроил князь Андрей Боголюбский. И посему можно видети, как он и вправду Бога любил. Гляньте, красота какая! Благолепие! Мало где такие подобные есть. Во Владимире, в Новгороде, в Киеве. Жаль, мы, когда через Владимир ехали, нс сделали крюк и не посмотрели на Покровский храм, что над берегом Нерли возвышается. Дивное диво! Красивей этого. Но и этот смотрите, как лепен!

Ощера почувствовал в груди прилив счастливого тепла. Вот бы так до конца жизни быть при Ионе, слушать его милый, утешительный голос! Теперь Иван, казалось, знал, какие слова найти для повторного сильного раскаяния, и ему было хорошо.

В храме их встречал сам настоятель, отец Филипп. Иона благословил его и первым делом принялся восторгаться подвигом протопопа Никифора. Старый-престарый Филипп словно и не услышал этого рассказа, и когда Иона кончил, вымолвил ни с того ни с сего:

— С приездом!

— Спаси Христос, — отвечал Иона. — Стало быть, приехали мы. Ну, первый мой вопрос: тут ли Василий и Марья?

— Обо всём узнаете, — проговорил Филипп.

— Эт что же? Нету их, что ли? — встрял Ощера и сам испугался своего нахальства.

— Видать, нету, — сказал Иона. — Так?

— Пока нету, — пропищал Филипп таким голосом, будто вот-вот умрёт и уступит главный переславский храм Никифору.

— Почему? — уже грозно изрёк Иона.

— Послано за ними, — ответил вместо Филиппа дьяк Фёдор.

— Скоро прибудут, — добавил Сабуров, и стало ясно, что оба бессовестно врут.

— Ну ладно, подождём, — вздохнул Иона.

— А покуда — милости просим княжичей и епископа во дворец, там для них уготованы покои, — сказал Сабуров, указуя на деревянную лестницу, ведущую в хоры. Там находились двери в переход, непосредственно связывающий Спасо-Преображенскую церковь с княжеским дворцом.

— Одних их не пустим! — снова задерзил Ощера. Теперь уж он чувствовал, что имеет на то полное основание. — Вы потом их потравите, а нам отвечать пред Богом, что не уберегли. Всех, кто из Мурома в охране Васильевичей выехал, во дворце размещайте!