Александр Сегень - Державный

— Крестный! — воскликнул Андрей Иванович вне себя от радости, что видит родное лицо. Геннадий вкупе с Иваном Васильевичем крестил Андре де Бове, обратив его в Андрея Бову.

— Андрюша! Приехал! Ай, радость! — в свою очередь обрадовался игумен. — Долго тебя… Где ж ты пропадал?

— Всё поведаю. Благослови, крестный! Благословясь у Геннадия и отметив, что борода у него, наконец, начала расти, как следует, обнялся с Фомою, который брякнул по-французски, как говорят русские, а не французы:

— Ma lumiere lumineux [32] Мой свет светлый! (фр.). !

Поздоровались с Вольной и Тревизаном, которого Вольпа представил-таки племянником.

— А мы вот старого Свиблова хромого соборовали, — пояснил своё здесь присутствие Геннадий. — Богатый человек. Мне, говорит, подавайте только игумена Чудовского, не меньше. Хорошо, не митрополита! А нам выгода, в монастыре много чего подкрасить надобно, я не отказываюсь… Так вы давайте теперь к нам. Во дворец и не помышляйте, там теперь всё равно как накануне Всемирного Потопа, до вас никому дела не будет. Может, только завтра утром, когда полностью снарядятся, выпадет вам мгновеньице свидеться с государем. Мы кого-нть пошлём про вас оповестить, авось пригласят, а не пригласят — у нас переночуете, посмотрите, как кельи подновились, а завтра вкупе с Иоанном двинетесь, по дороге ему докладываться будете.

— Видно, так тому и быть, — ответил Джан-Батиста. — Чудовского ужина хочется. Я запамятовал, у нас теперь пост или нет никакого?

— Как же не пост? Пост! — с укором молвил игумен. — И Петровки, и среда. Аль не постились нисколько?

— Мы ж эти — плавающие и путешествующие, — гоготнул итальянец.

— Вот они вы, папские замашки, — сказал Геннадий. — Это вы по тем землям были плавающие да путешествующие, а как на православную Русь воротились — баста! Так, кажись, по-фряжски?

— Баста, баста! — рассмеялся Андрей Иванович.

— Ну вот, я ж владею фряжским, — улыбался игумен с добродушной лукавинкой. — Добро уж, покормлю вас сегодня напоследок скоромно в честь Иудина дня [33] Иудин день — 19 июня, в честь апостола Иуды, но не Искариота, а брата Христова. , иуды вы этакие! Но чтобы завтра — говеть у меня! А Тревизан ваш не понимает по-русски?

— Понима, плеко, — подал впервые свой голос дьяк Вольпы.

— Зато татарскому в совершенстве обучен, — сказал Джан-Батиста. — Вельми пригодится.

— И-и-и, — махнул рукой игумен, — у нас по-татарски любая вислочь обучена, никого сим не удивишь. Хотя, конечно…

До ворот Чудова монастыря, в полном своём звании именовавшегося монастырём Чуда Архангела Михаила о Змие, оставалось рукой подать, и вскоре уже гости, ведомые игуменом Геннадием, входили на просторный монастырский двор.

— Видали, как крыльцо облупилось? — говорил Геннадий. — То-то же, теперь на свибловские пенежки [34] Вместо слова «деньги» в те времена обиходным являлось «пенязи». подсластим крылечко, да и в других местах мелкие поправки сделаем. Ну, глядите, какие у вас там наиглавнейшие ларцы да укладки, и идёмте с ними внутрь. Слава Отцу и Сыну и Святому Духу, и ныне и присно и во веки веков, аминь!

За стол сели не где-нибудь, а в самой митрополичьей келье на верхнем жилье, два окна которой выходили прямо на Ивановскую площадь, видны были очертания куполов Иоанна Лествичника и Успенья, крыши митрополичьих палат с маленькой, осенённой крестом луковкой над ними. Геннадию и Фоме подали припущенного в белом вине с зеленью и луком сига да жаренного на постном масле тайменя. Андрей Иванович засовестился и попросил подать ему того же, а Вольпа и Тревизан, нимало не смущаясь монастырских обычаев, попросили каких-нибудь яиц да мяса.

— Ну что, — начал разговор Геннадий, — каково там во фрягах? Веру хотя б какую-никакую держат или совсем испакостились?

— Во фрягах пока ещё держат, — отвечал Андрей Иванович, совсем не к месту вспоминая о некоторых своих провансальских похождениях, кои, по понятиям игумена, вполне можно было бы причислить к пакостным, о таинственных полуязыческих обрядах, в кои он окунулся, почувствовав головокружение от встреч с соотечественниками и, главное, с соотечественницами, о каком-то загадочном посвящении, обещанном ему, когда он снова прибудет в качестве посла государя Московского… Андрей Иванович покраснел и хрипло добавил: — А вот говорят, в немецких землях совсем христиане разбаловались.

— По какому же недоразумению? — спросил Геннадий. — Чего хотят?

— Вольности, — сказал Андрей Иванович. — Смутьяны ихние, как наши бывшие стригольники, по той причине, что высшее духовенство роскошествует, подбивают к тому, как бы и вовсе отменить иерархию. Мол, над пастырями никаких не должно быть архипастырей. И Папа не нужен.

— Ну, это у них давно, сколько уж веков, такая песня поётся, что Папа не нужен, — сказал Фома.

— Того мало, — продолжал Андрей Иванович, — и поститься не следует, и исповедоваться, и причащаться — всё, мол, суеверие, а надо просто любить ближних своих.

— Ишь ты, — усмехнулся игумен. — Как будто сие и впрямь так просто — любить ближних! Как будто не для облегчения любви поставлены нам Господом причастие, исповедь, пост! И что же? Много у них согласных с этим?

— Пока не очень много. Пока ещё в большинстве люди понимают необходимость церковной обрядовости. Но обрядовости при том-то и не блюдут!

— Ну, это у нас в народе тоже наблюдается, — сказал Фома.

— Всё ж не так, как у них, — возразил Андрей Иванович. — Вот потому-то и надо Новгород разворошить, — сказал игумен.

— Какая же связь? — удивился Вольпа, отрываясь наконец от бараньей лопатки.

— Прямая, — ответил за игумена Фома. — Веянья растленной вольности очень уж с запада в страну новгородскую дуют. Ради неприятия государя Московского новгородская господа [35] Слово «господа» в единственном числе употреблялось в качестве собирательного обозначения — «знать», «аристократия». готова хоть сейчас и в немцы, и в литвины обрядиться.

— А главное, — продолжил сам игумен, — любую ересь жадно рады воспринять, токмо бы не быть как мы. Москалями нас презрительно именуют в лад с обидным словом. И я так разумею, ежели Богу угодно сохранить житие Своё на Руси, то должен Иван разбить обезумевшую новгородскую господу.

— Вот как? — удивлённо вскинул бровь свою итальянец Вольпа.

— Именно так, — кивнул Геннадий, вновь принимаясь за сига.

— Сильно! — крякнул Вольпа, покачивая головой.

— И, кажется, верно, — смягченно добавил игумен. — Ну да ладно, возможно, я гоже беру на себя слишком смелое размышление. Обскажите-ка теперь, как там царевна Зоя? Какова она?

В сознании Андрея Ивановича тотчас вспыхнул притягательный образ белокожей и статной гречанки с удивительным, изменчивым, словно море, взглядом — то пылким и решительным, то кротким и премудро-спокойным, то ласковым и покорным, то властным и сильным. Сказать, чтобы он влюбился в неё, покуда жил в Риме, нельзя, но часто он ловил себя на мысли, что хочется вновь повидаться с дочерью морейского деспота. И если придётся кому-либо ехать за прекрасной Зоей, дабы везти её в жёны Ивану Васильевичу, обязательно надо будет напроситься в сопровождающие.