Александр Сегень - Державный

— Коленки не мёрзнут? — гоготнул Андрюха Голтяев.

— Это кто ж такие будете? Почто праведника нашего поранили? — сурово спросил другой ратник, Фёдор Плещеев, брат верного воеводы Шемяки, Михаила, главного захватчика Москвы.

Сидящий на снегу отрок попытался вскочить, да не смог — упал и вскрикнул от боли. Старший иноземец сжал губы и громко произнёс что-то по-непонятному.

— Эй, Фома, — сказал тут епископ Иона, — не твои ли сородники, часом?

— Мои, — вздохнул молодой монах и стал вылезать из повозки. — Вот чудеса-то!

Больше всего ужаснуло Андре то обстоятельство, что из-за сильной боли в ноге он не может встать и принять участие в схватке с этими варварами, что они сейчас схватят его, беззащитного, свяжут, затолкают в свою повозку и повезут, как барана на рынок, в свои страшные логова. Правда, ни Бернар, ми Роже, ни даже Пьер не верили байкам о людоедстве московитов. Но кто знает, ведь откуда-то истекают слухи о том, что эти дикие восточные северяне любят угоститься себе подобными, а в особенности иностранцами. Они даже короля своего, который у них великим князем именуется, всего ножами истыкали и на край света увезли, а там, кто знает, может, и съели. Во всяком случае, многие в Ле-Мане, провожая Андре и его спутников в дальнюю дорогу, называли Московию не иначе как дикой страной каннибалов.

И ведь угораздило же Эраблиеру споткнуться и сломать себе ногу на ровной дороге всего-то в миле от города, в который они так спешили попасть именно сегодня, дабы сбылось предсказание Гюи Карбона о столь важной встрече с московитским королевичем Жаном. Весь долгий путь мощная аквитанская кобылица прошла безукоризненно, а тут вдруг ни с того ни с сего подвела. Жалости к ней он ещё не успел испытать, поскольку сам был перепуган и охвачен собственной невыносимой болью. А тут ещё нагрянули эти, которых они обогнали по пути. Эх, хотя бы дотянуться до лука и показать им, как стреляет юный рыцарь анжуйского герцога! Но куда там, не дотянешься и встать не встанешь.

Один из варваров спросил о чём-то Бернара, оскалившись. Другой задал свой вопрос с весьма свирепым видом.

— Мы — верные слуги великого герцога Рене д’Анжу, — хладнокровно и громко ответил им Бернар, — и просим не чинить нам никаких препон.

На некоторое время наступило грозное молчание. Было ясно, что бой неминуем и вот-вот вспыхнет. Силы неравные — их шестеро, не считая монахов и кучера, против троих, причём Пьер, известное дело, боец никудышный. Обречены! Отчаяние охватило Андре вместе с волной новой боли, когда он опять попробовал приподняться. В этот миг из повозки выскочил молодой монах и — как гром среди ясного неба! — на чистом французском языке произнёс:

— Можете не волноваться, никто не собирается вас обижать. Вы попали в затруднительное положение, но, должен вам сказать, сами в том виноваты, поскольку проявили вопиющее неуважение к нашему праведному старцу Ионе. Кусок льда, выскочивший из-под копыта вот этой самой несчастной лошади, поранил ему лицо. Вы не соизволили замедлить ход своих лошадей, когда обгоняли нас, и за то, по слову праведника, поплатились. Вам следует прежде всего принести старцу свои извинения. Мы вас прощаем, но, как видите, наша гвардия настроена по отношению к вам довольно строго. Давайте избежим ненужной стычки.

— Видит Бог, это что-то невероятное! — прорычал в ответ Бернар. — Мы проехали через всю литовскую Русь и Рязанскую землю, но за всё время повстречали лишь трёх человек, с которыми можно было хотя бы кое-как изъясниться на смеси латинских и греческих слов. И вдруг… Позвольте вас спросить, кто вы, чудесный монах?

— Я — Гийом де Бланшфор, сын Анри де Бланшфора, по стечению множества причин поселившегося в Московии и перешедшего в греческое вероисповедание, — отвечал монах. — Но моё русское имя иное, в иночестве я — Фома. А теперь, прежде чем вы назовёте свои имена и мы займёмся вашим юношей, прошу вас — слезьте с коня и поклонитесь старцу Ионе в знак того, что вы приносите ему свои искренние извинения.

— Нам ужасно радостно увидеть здесь соотечественника, и я с готовностью выполню то, что вы нам приказываете, дорогой Гийом, — произнёс Бернар и впервые улыбнулся, являя дружелюбие.

— Прошу вас всё же называть меня Фомою.

— Хорошо, дорогой Тома, как скажете. Достопочтенный старец! — Бернар приблизился к повозке, из которой только что выбрался старый, убелённый сединами, красивый иерарх. — Простите нам наше неразумение и непочтение. Признаю, что, как бы мы ни спешили, нам следовало остановиться и воздать вам те почести, коих вы заслуживаете своим служением Господу Иисусу, нашему общему Богу.

Монах стал переводить старцу слова Бернара, а Бернар тем временем преклонил перед иерархом колени, стукнувшись ими о твёрдый утоптанный снег. Выслушав Фому, старец произнёс что-то и медленно осенил Бернара крестным знамением. Тут только, глядя на эту сцену, Андре осознал, что никакой схватки с дикарями уже не предвидится, и полностью отдался во власть боли. Теперь ему подумалось, будто всё происходящее лишь мерещится — монах-московит, говорящий по-французски, старец, похожий на святого Петра, хмурые и глумливые лица дикарей, бьющаяся в пяти шагах Эраблиера, которую теперь придётся заколоть… Лица Бернара, Фомы и старца склонились над стонущим Андре.

— Старец спрашивает, где больше болит, в колене или в лодыжке? — донёсся голос то ли Фомы, то ли Бернара.

— Везде, — простонал юноша. — Терпеть невозможно!

И тут старец пробормотал какую-то свою варварскую короткую молитву и со всей силой хлопнул Андре ладонями по лодыжке и колену. Адская боль пронзила всё его существо, такая невыносимая, что глаза юноши закатились и сознание покинуло его.

Когда он очнулся, то увидел себя лежащим в повозке рядом с Фомою и Бернаром, которые сидели и смотрели на него, ожидая, когда к нему вернётся душа.

— Как твоя нога? — тотчас спросил Бернар.

— Не знаю, — тихо ответил Андре, боясь пошевелиться, потому что боли не ощущалось и было страшно её воскресить.

— Это уже хорошо, — засмеялся Фома. — Болела бы — знал.

— Как? Мы ещё едем? Мы ведь уже были в виду города, — удивился Андре.

— Лежи-лежи, — усмехнулся Бернар, — и минуты не прошло с тех пор, как мы затащили тебя в повозку и тронулись. Попробуй всё-таки пошевелить ногой.

— Боюсь!

— Смелее, мой мальчик! Тома уверяет, что для старца Ионы исцеление таких увечий, как у тебя, сущий пустяк.

— Не могу, боюсь.

— Ну и лежи тогда, покуда не приедем.

— Мне почему-то ужасно холодно. Знобит.

— А мне как раз жарко. — Бернар снял с себя свой превосходный упелянд [3] Упелянд — huppelande (фр.) — верхняя одежда в эпоху позднего средневековья, подбитый мехом плащ с колоколообразными рукавами. Низ его не доходил до колена. и накрыл им Андре, у которого и впрямь начали стучать от озноба зубы. — Так, значит, вы, — продолжил он разговор с Фомою, начатый, ещё когда Андре пребывал без сознания, — едете в Муром за сыновьями князя Базиля?