Валентин Пронин - Царь Саул

Торговцы-мадьяниты послушно слезли с ослов и стали показывать пятёрке досматривавших свой товар. Открытые свету египетские вещи и ткани были хорошего качества, но пеласги не выказывали никакого намерения их отобрать. Они настойчиво искали что-то другое. И наконец, исследовав поклажу предпоследнего осла, нашли ожидаемое.

— А, попался, — торжествующе произнёс начальник сторожевого отряда, вытряхивая прямо на землю большой мешок с чечевицей. — Кажется, затеяли варить похлёбку, да как бы не обломать зубы…

Вместе с чечевицей посыпались железные наконечники стрел, ножи и насадки для топоров. Молодые воины рассмеялись, настроение у них сразу улучшилось. Видимо, за обнаружение запрещённых предметов им полагалась награда.

— Чьё это? Твоё? — обратился начальник к худому, высокому человеку, загоревшему до черноты и непримиримо скалившему зубы в свалявшейся бороде. — Ты забыл про запрет, мошенник? Получишь плетей и отсидишь в яме, пока тебя не выкупят родственники.

Высокий неожиданно сбросил свой грязноватый бурнус и в одной длинной рубахе без рукавов, перехваченной кожаным поясом, побежал прочь от каравана. Он нелепо размахивал худыми руками и кричал высоким срывающимся голосом.

— Что вопит этот неудачливый путник? — поморщившись, спросил сиятельный Нахт.

— Примерно следующее… — Гист вслушался в слова кричавшего. — Вот, мол, пелиштимцы захватили урожайную полосу побережья за горой Кармил… А племена Юды и Дана должны скитаться в пустыне и ковырять для посева каменистую почву… Люди пелиштим выведали у каких-то кизвадан [22] Кизвадане — одно из племён Малой Азии. тайну обработки железа, но не разрешают людям ибрим иметь не только железные, но и бронзовые орудия… Кузнецов, мол, нет во всей стране Эшраэль, ибо пеласги опасаются, что они сделают мечи и копья… Все земледельцы Эшраэля должны ходить к пеласгам оттачивать свои сошники и заступы, топоры и мотыги… А когда сделается щербина на острие у сошников и у заступов, и у топоров или если нужно рожон поправить… То надо, мол, идти к их начальникам и платить много серебряных шекелей, отдавать телиц и ослов… Такие слова кричит этот человек.

— Обыкновенно и скучно, — зевнув, проговорил сиятельный Нахт; ему явно надоела досадная заминка на пути в Вавилон. — Не cмогли победить, отобрать хорошие земли и железные топоры… Нечего теперь и вопить…

— Совершенно справедливо, сиятельный господин… — с готовностью согласился Гист, потирая маленькие руки с серебряным перстнем-печаткой, где был выбит иероглиф «Истинно».

— Догоните этого безумного крикуна и приведите ко мне, — приказал начальник пеласгов.

Трое юношей, сняв шлемы с красными перьями, бросились за разоблачённым нарушителем порядка, который отбежал довольно далеко. Догнав его и после короткой борьбы скрутив ему руки, запыхавшиеся и рассерженные пеласги притащили нарушителя. У него заплыл один глаз, на лице появились синяки, из разбитой губы сочилась кровь.

— Покрепче связать и в свободную колесницу. Мешок с его вещами будет причислен к имуществу князя Анхуса. Если пленник посмеет сопротивляться, убейте его. А вам путь свободен, — обратился начальник к седобородому караванщику на первом верблюде, по-прежнему не обращая внимания на сиятельного Нахта.

Забрав с собой пленника и мешок с металлическими изделиями, пеласги поднялись в свои колесницы. Щёлкнули ремённые вожжи. Лошади закинули головы с подстриженными гривами и украшениями на лбу.

Колесницы помчались в западном направлении и скрылись за холмами.

Остались следы колёс и копыт да рассыпанные зёрна чечевицы, к которым потянулись ослы. Встревоженные досмотром купцы-мадьяниты, запахивая широкие одежды, усаживались на своих ослов. Многие бормотали проклятия вслед грубым пеласгам, от которых можно было ожидать любых бед.

Сопровождавшие караван воины разобрали своё оружие и заняли места по обе стороны от верблюдов. Старший караванщик взмахнул рукой. В воздухе опять зазвучал печальный и плавный перезвон бубенцов.

Вскоре от пустыни не осталось и воспоминания. Караван взошёл на травянистую возвышенность, с которой открывался вид цветущей долины, заросшей деревьями и кустами, с ручьём, серебрившимся среди зелёных лугов. Вдали сквозь дрожащую дымку вырисовывался город, походивший на груду глиняных кубиков, с белой стеной и двумя башнями у ворот. Дальше холмистая равнина, изрезанная узкими просёлочными дорогами, была покрыта рядами масличных деревьев и ровными линиями виноградников. Сразу запахло испарениями возделанной земли, коровьим навозом, горьковатым дымом от очагов. Заметны были окружённые изгородями выгоны для скота, редкие колодцы и водоёмы.

— В городе стоит гарнизон пеласгов? — спросил Нахт, его лицо смягчилось при виде приятной картины.

— Вполне возможно, — ответил со спины мула низкорослый Гист. — Они победители в этой стране.

— Через некоторое время мы сможем отдохнуть, испив чего-нибудь прохладительного. Благодари своего покровителя Носатого и великого Усири [23] Носатый — так называли в Египте бога Тота, изображаемого в виде ибиса. Усири — Озирис, один из главных богов египетского пантеона. за то, что путь наш продолжается и пока нет причины его прерывать.

— По правде говоря, сиятельный, я готов благодарить не только богов благословенной Черной Земли, моей второй родины, — заговорил бойко человечек с клиновидной бородой, наверняка зная о снисходительности вельможного скопца. — Поскольку большую часть своей скромной жизни я путешествовал, то всегда охотно возносил благодарственные славословия сидонскому Мелькару, хеттскому Пируа, ханаанскому Таммузу, вавилонскому Мардуку и ибримскому невидимому Ягбе-Эль-Эльону, и даже всяким баалам, ваалам, белам, демонам и ифритам… Всем духам и чухам, кроме обожествляемых хищных зверей. Этого, сиятельный, я почему-то не переношу.

— Ну, в твоей вероисповеданнической разбросанности есть, кажется, практический смысл, — с усмешкой произнёс Нахт. — Всякий бог лучше помогает там, где его почитает большинство населения.

— Конечно, мудрейший, принести жертву хозяину пустыни Азазиэлу или Баал-Тегору лучше в Ханаане, посылателю грозы хурритскому Тешубу — в Митанни. А богу ветра Энлилю предпочтительней угодить в Вавилоне, дабы он не сотворил песчаную бурю на погибель несчастных путников. Только люди ибрим всегда готовы молить о милости своего невидимого и всеведущего Ягбе, хотя им не разрешается приносить ему жертву всесожжения где попало, а только в определённых местах. Впрочем, и угождая богам, человек не уверен в их помощи, продлении своего благоденствия о самой жизни… А потому, как поётся в песне: