Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

— Полностью с вами согласен, — ответил он доктору. — Реквизировать имущество частных лиц вправе лишь государство и лишь в государственных целях. Надо строго держаться Закона. Если, к примеру, мы заняли дом, надо составить немедленно опись имущества и отвечать за его сохранность. Странно, что это правило не соблюдается. Но вы должны проявить в данном случае снисходительность, учесть, что мы все здесь — от солдата и до генерала — еще крайне неопытны в этих тонких вопросах ведения войны, касающихся юридических прав победителя, воинской дисциплины и взаимоотношений с противником. Мы пока вроде квакеров, вышедших на поле сражения.

— Не хочу утверждать, что я во всем прав, — сказал, в свою очередь, доктор. — И не берусь никого поучать. Я только делюсь мыслями.

— Боюсь, что мне следует извиниться за моего лейтенанта, — счел нужным сказать Колберн.

— Любопытная личность. Пожалуй, чуть эксцентричен, — любезно заметил доктор.

— С ним много хлопот, но, поверьте, он неплохой офицер. Когда он напьется, верно, пьянее его не отыщешь, но сейчас он умеренно пьян. Вы, конечно, встречали людей, которых зовут трехбутылочниками. Ван Зандт — тридцатибутылочник. Сегодня, я думаю, он пропустил с утра не более двух кварт хереса. Я ему не мешаю пить херес, а то он начнет пить что-нибудь покрепче и погибнет совсем. При всем том он из лучших служак в полку, строевик — образцовый, отлично муштрует солдат и знаток полкового хозяйства. Я ему сдал почти всю свою писанину. Молодец по части отчетов и прочего, составляет их не задумываясь, словно фокусник, тянущий изо рта серпантин. Он служил клерком в банке, а потом протрубил пять лет в армии. Управляется ловко и с пером и с ружьем. Говорит по-французски и по-испански. Если верить ему — блудный сын из почтенной нью-йоркской семьи.

Эта краткая биография Ван Зандта дала доктору повод прочесть еще одну лекцию, на сей раз об алкоголизме. Он вспомнил два-три интересных примера из жизни своих ново-орлеанских знакомцев и в заключение сказал, что три четверти политических лидеров Юга погибло от пьянства. Приверженность доктора к монологам значительно превышала среднюю норму, положенную для этой формы общения в англосаксонском обществе; перемежая, однако, пафос и юмор, он умудрялся обычно удерживать аудиторию. На сей раз мальчик-мулат прервал его лекцию, доложив, что к столу подано.

Обед был тончайшим по вкусу и весьма изящно сервирован. Луизиана унаследовала от матери-Франции изысканный вкус в пирах, а готовил обед тот повар, который еще столь недавно ублажал в этом самом доме мятежника-капитана и его парижскую даму. Но, к ужасу Колберна, Ван Зандт решил прихвастнуть и сокровищами из погребов «старичины Суле» — эрмитажем, какого в Нью-Йорке не купить за два доллара, и мадерой, которая стоила в три рази больше. К десерту открыли шампанское, а к кофе был подан старый коньяк Отар. Но Ван Зандт выглядел трезвым как стеклышко. Казалось, что всякий раз, как Ван Зандт напивался, на смену ему неким чудом являлся новый Ван Зандт, чтобы начать все с начала. Он, впрочем, взял себя в руки, был сдержан и обходителен. Было видно, что он не только лично привязан к Колберну, но глубоко уважает его как старшего офицера.

После обеда, выпив вина на десять, а может, на все двадцать долларов, но оставаясь по-прежнему на удивление трезвым, Ван Зандт уселся к роялю и не без грации спел громовым басом несколько оперных арий.

— Уже четыре часа, — сказал доктор. — Я должен спешить домой, чтобы составить к обеду компанию моей дочери. Надеюсь, мы скоро увидим вас у себя, капитан.

— Буду счастлив прийти как можно скорее. Назначьте мне час, чтобы я не был вам в тягость.

— Когда вам будет угодно. Сегодня вечером.

Доктор весьма любезно простился с Ван Зандтом, но не позвал его в гости.

Как только за ним затворилась дверь, капитан сказал лейтенанту:

— С этим гостем прошу вас быть особенно обходительным, мистер Ван Зандт, и воздержанным на язык.

— Черт меня побери, — завопил Ван Зандт, — мы чуть не влипли в историю. Я пил за обедом вино, чтобы не упасть в обморок.

— Что такое случилось?

— Да Паркер привел сюда утром свою… кузину. Девчонку, которую он выдает за кузину. Она — в курительной комнате. Я чуть не умер от страха, боялся, что вы поведете туда гостя. Весь обед просидел в холодном поту, через силу держался. Я не мог никак ее выдворить: боковая дверь на замке, а ключа у нас нет.

— Да зачем вы впустили ее, во имя всего святого? — возмущенно спросил Колберн.

— Так ведь Паркер просил… Не хотелось его обижать. Приюти, говорит, ненадолго, пока я сбегаю в штаб. Клялся всеми богами, что придет через час.

— Хорошо, гоните ее. Поглядите сперва, нет ли где лишних глаз, потом выпускайте. Скажите, что я велел. А в дальнейшем, если будут еще проситься офицеры с… кузинами, не пускать на порог.

У Колберна пот проступил на лбу при одной только мысли, что подумал бы доктор, заглянув случайно в курительную. Ван Зандт с весьма озадаченным видом пошел выполнять поручение. Когда он вернулся назад, Колберн вызвал его в гостиную и там произнес речь, достойную древних.

— Мистер Ван Зандт, — приступайте к описи всей обстановки и винных запасов в погребе, чтобы я при отъезде видел, что все осталось в сохранности. Этот дом мы покинем. Я буду просить сегодня же, чтобы всю нашу роту расквартировали в таможне или в палатках на площади.

— Клянусь, капитан, — взмолился Ван Зандт, как видно, донельзя расстроенный, — честью клянусь, что подобное не повторится.

Он окинул горестным взглядом роскошную комнату и простился в душе с винным погребом, как прощаются с раем.

— И я тоже клянусь, что подобное не повторится, — заявил капитан. — Будем считать вчерашний кутеж последним. Подальше уйти от соблазна будет полезно как мне, так и вам. Сибаритская жизнь вредна для солдата. К бою так не готовятся. Половина офицеров в нашем полку квартирует в казармах или в палатках. Почему бы и нам не жить, как они? Подготовьтесь срочно к отъезду и не забудьте про опись; ротный писарь поможет вам.

Бедный Ван Зандт, столь охочий до радостей жизни, грустно взялся за выполнение приказа; он не боялся трудной солдатской доли, но сибаритство было его любимой утехой. Я не хочу здесь, конечно, внушать кому-либо мысль, что офицеры Северной армии предавались в Новом Орлеане попойкам и грабежам. Я только хотел показать, сколь значительны были соблазны и как Колберн пресек их с прямой помощью доктора и косвенной, менее заметной помощью мисс Равенел.

Когда доктор полез в карман за платком, чтобы вытереть лоб, он обнаружил конверт. Это было письмо Колберна, и он дочитал его по дороге домой.

— Поразительно, — сказал доктор. — Ни словечка о том, что был болен. Вот настоящее мужество!