Джон Дефорест - Мисс Равенел уходит к северянам

— Это значит, я полагаю, что вас ждет повышение, полковник. А как вы считаете, нас отпустят на отдых?

— Никуда никого не отпустят. Не будет у нас отдыха. С отдыхом кончено. В старые времена стоило выиграть бой — и все шли на отдых. Заслуженный отдых. А сейчас… какой уж там… отдых…

Картер полез обратно через окно и снова взялся за виски под шуточки и малопочтительный хохот двух юных южанок.

Колберн решил, будь что будет, он должен увидеть полковника.

— Вестовой, доложите полковнику, что прибыл капитан Колберн с письмом от его жены.

Вестовой быстро вернулся, отдал Колберну честь и сказал:

— Полковник приветствует вас и просит пожаловать.

Когда Колберн вошел, полковник казался заметно трезвее: на столе стояли все те же бутылки и рюмки, но девицы исчезли.

— Садитесь к столу, капитан. И вот вам стакан виски, — сказал ему Картер. — Руку, я вижу, вам вылечили, и — милое дело. А то еще, знаете, ам… пу… отрежут…

Он хотел сказать «ампутируют», но не справился с длинным словом.

— Благодарю вас, полковник. Вот два письма, сэр, от миссис Картер и мистера Равенела. И еще — я уже уезжал и писать было некогда — миссис Картер просила вам передать, что они возвращаются в Новый Орлеан и будут там ждать ваших писем.

— По-нят-но, — ответил Картер не сразу и очень торжественно, как видно, стараясь представиться трезвым. — Благодарствуйте. — Он вскрыл письмо от жены и бегло прочел его. — Премного обязан вам, капитан, — сказал он Колберну. — За спасение моей жены от пле-не-ния врагом. Она вам очень обязана. Вы благородный человек, капитан. И я очень хочу вас про-дви-нуть по службе.

Было тяжко смотреть на Картера, старавшегося выглядеть трезвым, и Колберн ушел, извинившись тем, что спешит поскорее в полк.

— Хорошо, приходите завтра, — сказал ему Картер. — Именно завтра. Завтра — дела. А сегодня я праздную.

Как бы сам того не заметив, Картер сделался пьяницей. Давно миновало то время, когда он подслащивал алкоголь, приправлял лимонными корочками, полынью, иными специями. Сейчас с подобными нежностями было покончено, он требовал чистого виски, и только. Он стал совсем равнодушен к изысканным смесям, которыми славятся новоорлеанские бары. Со скукой глядел он на всевозможные пунши с красным вином и со сливками, шерри-коблеры, томы-и-джерри, бренди-слинги, коктейли с джином и яблочный грог и приказывал бармену хрипловатым basso profundo: [117] Низкий бас ( итал .). «Эй, стаканчик чистого виски». Он привык неумеренно пить уже во время осады, ну а после победы ни разу еще не проснулся трезвым. Ел он плохо, без всякого аппетита, особенно по утрам. Физиономия у Картера стала багровой, он казался обрюзгшим, руки дрожали. При этом, предаваясь столь частым у пьяниц иллюзиям, он сам отнюдь не считал себя алкоголиком. Верно, он любит хлебнуть и порой напивается, но вовсе не чаще и не сильнее, чем все приличные люди. А этих приличных людей было полным-полно и прежде и ныне, и в армии и на флоте, и штатских и с погонами — словом, повсюду, во всех слоях американского общества. Он мог вам назвать сколько угодно людей неоспоримых талантов, уважаемых всей страной, и добавить: «А ведь пьют не меньше меня». Мог назвать не только американцев, но и наших собратьев за океаном. Вспомним об оргиях всех этих viri clari et venerabili [118] Мужы разумные и почтенные ( лат .). на пьяных поминках в Бостоне по Джону Квинси Адамсу [119] Адамс Джон Квинси (1767–1848) — американский государственный деятель, в 1825–1829 гг. президент США, противник рабовладения. или в Чарлстоне — по Джону Кэлхуну. А застольные речи на флагманском корабле сэра Чарлза Нэпира, перед тем как британский Балтийский флот пошел на Кронштадт! [120] Чарлз Нэпир (1786–1860) — английский адмирал, бесславно командовавший Балтийским флотом англичан во время Крымской войны 1853–1856 гг.

За последние годы у нас в Америке пьянство усилилось, кто говорит — из-за мейнских антиалкогольных законов, а кто говорит — из-за минувшей войны. А может, оно и к лучшему, и что тут, скажете, худого, если сотня-другая ведущих американских сограждан и сотни тысяч ведомых прославятся как алкоголики? Может, в конечном счете это пойдет нам на благо? Я, например, в простоте душевной полагаю, что все это к худу, но опять же я сейчас трезв и могу ошибаться, а быть может, если напьюсь, то мне откроется истина. Просто нельзя понять, как это нас, англосаксонских пьяниц, не обогнали пока еще в общем развитии более воздержанные латиняне? Разве что потому, что политическая и духовная тирания, царящая в этих странах, перевешивает то преимущество, которое им дает отказ от бутылки. А Джонатан и Джон Буль, два записных алкоголика, [121] Джон Буль — прозвище Англии, братец Джонатан — прозвище США; обе клички ведут начало с XVIII в. те гнут свою линию; засели один на острове, другой — на краю света; присосались к бутылочке, и черт им не брат.

Назавтра полковник, как и обещал, занялся делами. Первым приказом, изданным им по бригаде, он назначил прибывшего Колберна старшим своим адъютантом со всеми вытекающими правами и привилегиями. Когда поутру капитан явился к полковнику, то нашел его трезвым, но мрачным и в самом прискорбном физическом состоянии.

— Капитан, — сказал ему Картер, — прошу вас со мной позавтракать. Мне нужен непьющий застолец. С виски пока что кончаю. Кстати, я вам действительно очень обязан. Неоплатный должник ваш — за спасение моей жены от этих каналий. Если моя похвала для вас чего-нибудь стоит — хвалю от души. Ну, а Лили и доктор от вас просто в восторге.

Поклонившись, Колберн ответил, что лишь выполнял свой долг офицера и джентльмена.

— Рад от души, что это именно вы, — сказал Картер, — не знаю, кому я еще согласился бы быть столь обязанным.

И верно, Картеру было не так-то легко допустить, что Лили обязана жизнью такому пригожему молодцу, каким был капитан Колберн.

— Газауэй! Этот трус и мерзавец! — разразился полковник. — Давно надо было гнать его к чертовой матери. Он пойдет у меня под суд, и пусть его расстреляют. Был, наверно, здоров как бык?

— На мой взгляд, совершенно здоров. Борец, чемпион тяжелого веса. Бицепсы — не обхватишь.

— Я почему-то решил, что он уже смылся из армии. Да время осады он здесь разок появился, но офицеры полка выгнали его вон. Тогда он, наверно, сказался больным и устроился в госпиталь. Три четверти этих госпиталей (так-перетак) — богадельни и только позорят армию. Приют для трусов и шкурников. Прошу вас немедленно, капитан, составить подробный доклад о всех штучках Газауэя — о трусости под огнем, о нарушении пятьдесят второй статьи воинского устава. Я его подведу под расстрел.

Могу вам здесь сразу сообщить все, что знаю о деле Газауэя. Когда докладная записка Картера пошла по начальству, Газауэй пронюхал о ней, добился приема у генерала и подал в отставку, ссылаясь на тяжелое неизлечимое недомогание, удостоверенное по всей форме армейским врачом. Его просьба была почему-то уважена (помогли, разумеется, связи), и этот презренный трус отчалил из армии без малейшего пятнышка на репутации. А прибыв в Баратарию, явился к своим дружкам и горько пенял им на Картера и на Колберна, двух заносчивых аристократов, не давших ему, рабочему человеку, отличиться на поле сражения.