Анатолий Марченко - Звезда Тухачевского

— Немедленно найдите Жукова.

Поскребышев так же стремительно исчез за дверью и через минуту возник снова.

— Жуков у аппарата!

— Товарищ Жуков? — осторожно спросил Сталин, боясь, что его снова разыграют.

— Слушаю, товарищ Сталин!

— Почему не докладываете о положении на фронте? Возомнили себя вторым Суворовым?

— Вам только что доложили, товарищ Сталин!

— Кто доложил?

— Маршал Советского Союза Тухачевский!

— Не забывайте, товарищ Жуков, что у нас исправно функционируют психушки. Там не посмотрят, что вы маршал.

Сталин снова нажал кнопку. Возник Поскребышев.

Сталин протянул ему плотный лист бумаги — на таких печатают ассигнации.

— Прочтите это Жукову.

Поскребышев взглянул на лист. Это было сообщение тридцать седьмого года о том, что приговор над участниками военно-фашистского заговора приведен в исполнение.

— И спросите у Жукова, хорошо ли он слышал то, что вы ему прочтете.

Поскребышев исчез и вскоре вновь вернулся в кабинет.

— Прочитали? — спросил Сталин.

— Прочитал, товарищ Сталин, — дрожащим голосом ответил Поскребышев. И он тут же протянул трубку Сталину.

— Вам все понятно, товарищ Жуков?

— Это не меняет дела, товарищ Сталин. Тухачевский жив.

— Теперь я окончательно убедился, что вы свихнулись. Таким образом, мы потеряли одного из самых выдающихся наших полководцев, героя взятия столицы фашистского логова — Берлина. А я уже было заготовил для вас орден Победы. Выходит, поторопился. Вы что, забыли, что, Тухачевский — германский шпион, что он был завербован еще тогда, когда учился в академии германского генштаба, причем завербован лучшей разведчицей, красавицей Жозефиной Ганзи, датчанкой по национальности, состоявшей на службе у германского рейхсвера? Коротка же у вас память, товарищ Жуков! Наконец, вы что, напрочь забыли, что приговор Тухачевскому и его банде был вынесен 12 июня 1937 года? И сразу же приведен в исполнение. Уже этим мы одержали большую победу, равную выигрышу в большой войне.

— Я не читал этого приговора, — отозвался Жуков.

— А вот скажите мне, — уже весело, даже игриво, надеясь поймать Жукова на сложном и каверзном вопросе, спросил Сталин, — какой месяц был для Наполеона самым знаменательным и счастливым и в то же время роковым? Бьюсь об заклад, не ответите. Вы же у нас умудрились не закончить военной академии.

— Самый знаменательный месяц у Наполеона — июнь, — четко ответил Жуков.

— Не ожидал, что знаете, это делает вам честь, — не скрывая изумления, сказал Сталин. — Впрочем, чему же удивляться — вы же у нас самородок. И почему же июнь считается именно таким месяцем?

— Докладываю, — еще четче сказал Жуков и отбарабанил, как на экзамене: — Июнь 1796 года — решающие победы Наполеона в Италии. Июнь 1800 года — победа под Маренго. Июнь 1807 года — счастливые дни Тильзита. Июнь 1812 года — начало рокового похода в Россию. Июнь 1815 года — поражение под Ватерлоо.

— Вот точно так же когда-то ответил мне и Тухачевский. Из чего можно было заключить, что человек, столь досконально знающий биографию Наполеона, сам метит в Бонапарты.

— Я не собираюсь метить в Бонапарты, — хмуро сказал Жуков. — Мне вполне достаточно того, что я — Жуков .

— Вас одолевает гордыня, — сердито изрек Сталин. — У меня остается прежний вопрос, — вовсе не радуясь осведомленности Жукова и тому, что столь желанной игры не получилось, продолжил он. — Вы все же настаиваете, что враг народа Тухачевский жив? Выходит, Ежов меня нагло обманул?

— Берлин взят в соответствии с операцией, разработанной маршалом Тухачевским, — жестко и упрямо сказал Жуков. — В плеяде советских полководцев он — звезда первой величины.

— Вы прекрасно знаете, товарищ Жуков, что Тухачевскому в двадцатом году оказалась не по зубам даже Варшава.

— И вы знаете почему, товарищ Сталин. — Жуков не стал вдаваться в объяснения.

— Тухачевского давно нет в живых, — уклонился от дискуссии Сталин. — Мы сделали для него месяц июнь таким же роковым, каким для Бонапарта был июнь 1815 года. Вы думаете, мы случайно выбрали именно этот месяц для суда над ним и для его расстрела? Не думайте о нас так плохо, товарищ Жуков. Мы ничего не делаем просто так.

— Мне это известно, товарищ Сталин.

— Очень хорошо. Поздравляю вас, товарищ Жуков, со взятием Берлина. Но никак не могу взять в толк, при чем здесь враг народа Тухачевский?

— Товарищ Сталин, именно в голове Тухачевского родилась та военная стратегия, осуществляя которую мы и взяли Берлин, одержали великую победу. Вы можете не верить, но все эти дни во время штурма Тухачевский был рядом со мной.

Сталин оцепенел. Неожиданно глухо, как из подземелья, возник панический голос Ворошилова:

— Товарищ Сталин, Коба, не так надо было штурмовать Берлин, совсем не так! Совсем не так, как Жуков с Тухачевским! Надо было — малой кровью, могучим ударом! А они, стервецы, сколько народу положили! К Ежову их, гадов!

— Ежова давно нет, — мрачно проронил Сталин.

И тут же раздался бешеный цокот копыт, и в уши Сталина тяжело задышал Буденный:

— Конницей надо было атаковать фашистскую берлогу, могучей конной лавой! Моя Первая Конная первой ворвалась бы в Берлин, в самое что ни на есть нутро ихней поганой имперской канцелярии! И этот вонючий ефрейтор уже давно корчился бы под копытами моего легендарного коня!

Сталин зажал уши ладонями. Конский топот затих вдалеке, и вождь снова приник к трубке.

— Товарищ Жуков, а как вы относитесь к личности Тухачевского?

— Очень был красивый мужчина, товарищ Сталин, — охотно, с иронией в голосе ответил Жуков. — Очень…

Телефон умолк, Сталин открыл глаза и понял, что проснулся… Дикая опьяняющая радость охватила его: это был всего лишь сон, всего лишь сон!

И все же вождь еще окончательно не пришел в себя, и в его подсознании вспыхивала одна и та же навязчивая мысль: «Можно ли утверждать, что, если бы Жуков командовал войсками Западного фронта в двадцатом, он взял бы Варшаву? Или проиграл бы это сражение, как проиграл его Тухачевский? И можно ли утверждать, что если бы Тухачевский командовал войсками Западного фронта сейчас, в сорок пятом, то взял бы Берлин так же, как взял его Жуков, или же потерпел бы поражение, как потерпел его в двадцатом, когда не смог взять Варшаву?»

Сталин мучительно искал ответ на эти возникшие в его еще не полностью пробудившемся сознании вопросы и, неожиданно громко застонав, окончательно пробудился от сна.

«Кто же способен дать простые ответы на простые вопросы? — усмехнулся он. — Даже товарищ Сталин не может, даже товарищ Сталин».

Эта простая мысль одновременно и обрадовала и огорчила вождя: всю свою жизнь он был уверен, что может ответить на любой, самый сложный и даже самый неразрешимый вопрос, который поставит перед ним история человечества.