Анатолий Марченко - Звезда Тухачевского

В Могилеве, где находилась Ставка, генерал Алексеев, а затем и государь объяснили Колчаку причину его назначения: весной 1917 года предполагалось осуществить Босфорскую операцию с ударом по Константинополю. Царь принимал Колчака в саду и около часа беседовал с ним о положении на фронте в связи с выступлением Румынии.

— Я совершенно не сочувствую при настоящем положении выступлению Румынии, — уставшим бесцветным голосом говорил Николай Второй. — Я боюсь, что это будет невыгодное предприятие, которое только удлинит наш фронт. Но на этом настаивает французское союзное командование. Оно требует, чтобы Румыния во что бы то ни стало выступила. Французы отправили в Румынию специальную миссию, боеприпасы, и приходится уступать давлению.

Колчак сказал, что он полностью разделяет мнение государя.

В тот же вечер вице-адмирал Колчак уехал в Севастополь. Там он принял флот у адмирала Эбергарда и ровно в полночь поднял свой флаг над Черноморской эскадрой.

После этого торжественного события не прошло и нескольких минут, как было принято радио: германский крейсер «Бреслау» вышел из Босфора в море. С рассветом флагманский линкор «Императрица Мария» в сопровождении крейсера «Кагул» и шести миноносцев взял курс на сближение с противником.

Схватка произошла с 6-го на 7 июля. «Бреслау» был обнаружен на горизонте в три часа дня, он шел курсом на Новороссийск, являвшийся главной базой Кавказской армии. Заметив русскую эскадру, «Бреслау» повернул обратно к Босфору. Колчак устремился в погоню. Наступил ранний южный вечер, сгустилась темнота, грозовые тучи обстреливали море частыми молниями. Колчак приказал открыть огонь по «Бреслау» с дальней дистанции, но вражеский крейсер потопить не удалось. Позже Колчак узнал, что на «Бреслау» осколками снаряда ранило лишь несколько моряков.

Затем начались боевые будни: заграждение минами Босфора, борьба с подводными лодками. Босфорская операция уже была почти готова, чтобы пустить ее в действие, как вдруг грянула революция…

Тухачевскому хотелось читать дальше, но тут его кликнули в аппаратную: по прямому проводу его вызывал командующий фронтом.

Ночью, перед сном образ Колчака вновь всплыл в его памяти. Собственно, что сближало его с адмиралом и что разделяло, что общего было у него с ним и что совершенно различало их? Самому себе на эти вопросы можно было ответить с полным откровением.

Итак, оба они, несомненно, любят Россию, только Россия в их восприятии была совершенно разной, и потому трудно было утверждать, что их объединяет эта любовь.

Далее. Оба они конечно же стремятся к славе, оба обладают чувством высокого достоинства, граничащего с гордыней; оба наделены природной храбростью и всегда рвутся в пекло боя, в гущу событий; оба не привыкли стоять перед вышестоящим начальством и сильными мира сего в согбенной позе; оба обладают высокой культурой и интеллектом; и конечно же оба — талантливые военачальники.

Была между ними и существенная разница: Колчак не поменял своих взглядов, не изменил своим принципам и пристрастиям, остался в том стане, который его породил и выпестовал, где проросли его родословные корни; Тухачевский же, не задумываясь и не мучаясь угрызениями совести, перешел на сторону тех, за кем шел народ, за кем была сила и за кем было будущее — неизвестно еще, насколько прочное и продолжительное, но — будущее…

И им ничего не оставалось, кроме того что биться друг с другом не на жизнь, а на смерть…

Еще подростком Витовт Путна был схож со своим сверстником Тухачевским тем, что тоже музицировал, только не на рояле или скрипке, а на пастушьем рожке. Он вырос в семье бедного литовского крестьянина, и, когда стало ясно, что пастух — слабый помощник в семье в материальном плане, отправился в Ригу, где работал и учился в ремесленной школе. В свои неполные двадцать лет за крамольные речи на митингах угодил в тюрьму, но через год был выпущен из нее, но не на волю, а в окопы Первой мировой, где и имел несчастье отравиться ядовитыми газами.

Военную карьеру, как и Тухачевский, Путна сделал благодаря революции. В гражданскую войну судьба забросила его на Восточный фронт, в Пятую армию Тухачевского, где он сперва был командиром бригады, а затем начальником 27-й стрелковой дивизии, прославившейся своим героизмом, особенно в боях за Омск. Позже, в период польской кампании [23], дивизия эта была в полном составе переброшена на Западный фронт, и Путна снова попал «в объятия» Тухачевского.

Витовт Путна смотрел в окно почерневшей от времени бревенчатой крестьянской избы на окраине недавно отбитой у белых деревни и, запрокинув черноволосую голову, любовался высоким холодным небом. Чем-то оно напоминало ему литовское небо над его родной деревушкой: до невероятия синее, оно было девственно молодым и, казалось, самой своей синевой и молодостью протестовало против войны, звало к жизни.

От этих раздумий Путну отвлекли хрипловатые звуки, доносившиеся из радиоприемника, установленного в избе. Приемник был трофейный, с английским клеймом, и Путна очень гордился, что только в его дивизии есть такое чудо, с помощью которого можно было, как в волшебной сказке, сокращать расстояния. Проходившие мимо бойцы во все глаза смотрели на это чудо, предполагая, что внутри диковинного ящика сидит человек.

Путна подошел поближе к хрипевшему и шипевшему приемнику. Боец-радиотелеграфист, наскоро закончив обматывать тряпкой сапог с отвалившейся подошвой, по всей форме отдал честь начдиву.

— Кто это там у тебя вякает? — с насмешливой улыбкой поинтересовался Путна.

— Какой-то белый гад, товарищ комбриг, — весело отозвался боец. — Сейчас будет передавать депешу.

— Ну-ну. — Путна уселся на скамью, стоявшую возле окна. — Послушаем.

В приемнике что-то оголтело заверещало, потом запищало, и наконец, будто из преисподней, раздался басовитый прерывистый мужской голос:

«В Совдепию. Всем, всем, всем… Номер шесть… Нашими войсками наголову разбиты… двадцать шестая и двадцать седьмая красные дивизии… Захвачено три орудия, восемь пулеметов…»

Неожиданно приемник замолк. Радиотелеграфист нервно покрутил черные эбонитовые ручки настройки, развернул антенну. И снова тишину раннего утра взорвали хрипы, скрежет, писк, и среди всего этого звукового хаоса вновь прорвался все тот же голос:

«Пробил час мести большевикам… Красноармейцы, штык в землю! Переходите на сторону верховного правителя адмирала Колчака… Вы получите свободу и землю… Мы идем церемониальным маршем на Москву! Подписал полковник Каппель ».

— А, это вы, Владимир Оскарович! — почти радостно воскликнул Путна, словно он встретил нежданно старого и желанного друга. — Вот уж не думал, не гадал, что полковник Каппель, для которого слова «Честь имею!» вовсе не пустой звук, вдруг окажется таким мелким лжецом! Хорошо еще, что не оповестил весь мир, будто взял в плен комбрига Путну или командарма Тухачевского! Ну, пошерстил нас основательно — это верно. Трофеи подсчитал точно, как скупой рыцарь сокровища. А вот насчет Москвы…