Алексей Шишов - Четырех царей слуга

Отряд князя Долгорукова был избавлен от нападения вражеской конницы. Через несколько дней, завершив возведение шанца, полки вернулись к главному войску. В выстроенном на острове укреплении остался гарнизон из 400 солдат и 200 донских казаков с артиллерийской батареей. Теперь ядра и бомбы летели в Азов и с северной стороны.

Осадные работы продолжались, возводились новые батареи. Блокадное кольцо всё туже сжималось вокруг Азовской крепости. Теперь все апроши соединились в одно целое. Пётр и его наставник не могли наглядеться с вершины холма, на котором стоял гордоновский шатёр, на сеть траншей, которые зигзагообразно всё дальше уходили к крепостному рву. Патрик не уставал восторженно приговаривать монарху:

— Ваше величество, вот смотрите, это настоящая осадная война. Фортификационный замысел в окончательном виде. Скоро турок совсем стесним.

Царь обычно отвечал односложно. Словно сквозь стиснутые зубы выговаривал:

— Стеснять мало. Надо готовить приступ.

В Азове тоже понимали, что приближается штурм. Почти вся ханская конница по ночам ушла из обширных городских садов в степь. Но не далеко, оставшись на виду города. Несколько сотен всадников укрылось за крепостными стенами на случай вылазок. Последнее свидетельствовало о том, что осаждённые не бедствовали с провиантом, если у них было чем кормить коней.

27 июля 1695 года началась общая бомбардировка крепости. Успехов могло бы быть и больше, но сказывалось отсутствие общего командования. Пётр Алексеевич теперь видел свою промашку при подготовке Азовского похода. Но теперь назначать главнокомандующего из трёх имевшихся в армии генералов было поздно.

Сам же он не решался взять на себя эту ответственнейшую роль. При одной только мысли об этом перед царём вставало видение большого московского воеводы князя Василия Голицына. Бесславного неудачника двух Крымских походов, о котором с укоризной шептались в своё время во всех углах Боярской думы, на базарах и в кабаках. Для полководца правительницы царевны Софьи то были слова зазорные, обидные и неприязненные.

Пётр не мог не видеть и того, как затягивание осады вело к раздорам в его ближайшем окружении. Более того, каждый корпусной командующий — генералы Лефорт, Головин и Гордон — на войне под Азовом стали ревниво относиться к успехам друг друга. Каждый стремился отличиться перед царём. Одно это уже пагубно влияло на общее дело.

На консилиях, которые собирались чуть ли не каждый день под вечер в шатрах то одного, то другого генерала, всё чаще звучал примирительный голос царя:

— Господа генералы! Хватит лаяться друг с другом по-пустому. Давайте говорить о деле...

Пётр, стремившийся к воинской славе, жаждал как можно быстрее овладеть турецкой крепостью. Его успокаивал успешный ход осадных фортификационных работ, то, что крымская татарская конница больше не отваживалась нападать на русский стан. Да и азовские сидельцы больше не совершали сильных вылазок, как было в начале осады.

Государь настаивал на скором штурме крепости. Так же мыслили и его близкие из числа потешных, генералы Франц Яковлевич Лефорт и Автоном Михайлович Головин. Они всё чаще произносили на военных советах заветные слова:

— Пора идти на приступ. Только скорый штурм даст нам Азовскую крепость. Тогда конец войне с султаном.

Наиболее опытный из генералов Патрик Гордон был против. Он убеждал своего воспитанника, молодого властелина огромной державы:

— Нельзя предпринимать штурм, не сделав предварительного пролома в крепостных стенах, не имея достаточно лестниц и фашин...

Но на том военном совете маститого военного профессионала Гордона не послушали. Его суждения о «правильности» ведения осадной войны надоели уже многим. Порой и сам государь терял душевный покой, терпеливо выслушивая наставника. Когда он на очередной консилии только начал говорить: «Прославленный маршал Французского королевства маркиз Конде имел всегда обыкновенно...», то генерал Автоном Михайлович Головкин перебил его: «Иди ты со своим Конде! Мы Азов брать будем своим умом, а не правилами французского маршала».

Вера в благополучный исход штурма укрепилась у Петра ещё больше после того, как 4 августа из Азова бежал грек-христианин. Перебежчик на допросе показал, что весь азовский гарнизон перед началом осады состоял из 6-7 тысяч человек и что по крайней мере одна треть защитников крепости выбыла из строя убитыми, ранеными и больными. (На деле последнее оказалось большим преувеличением.) Грек рассказал и о том, что азовские сидельцы стали испытывать нужду в провианте и боевых зарядах. Действительно, русские уже заметили, что пушечный огонь из крепости вёлся теперь не столь яростно.

Перебежчик поведал и о том, что Муртаза-паша приказал заложить для уничтожения русских подкопов контрмины, в частности на городском кладбище. Вечером того же дня грека поводили по траншеям и он указал места нахождения турецких контрмин. Турки для подземных работ использовали подневольный труд горожан-христиан.

Осаждённому гарнизону решено было предложить сдаться. Речь шла о почётной капитуляции азовских сидельцев. В десять часов утра 28 июля к крепостным воротам подъехали два казака с письмом для Муртазы-паши от имени всех трёх генералов правителя Московского царства. Казаки стали размахивать шапками. Из крепости вышло двое турок, которые, взяв письмо, пообещали быстро перевести его через толмача и после этого дать ответ. Но для этого они потребовали трёхчасовое перемирие. Согласие на то осаждавшие дали.

Муртаза-паша приказал толмачу прочитать письмо «неверных». Турецкие беи и татарские мурзы молчаливо слушали послание трёх генералов московского царя. Когда переводчик закончил читать, паша сказал:

— Азовская крепость крепка. Крымский хан водит свою конницу рядом, в степи. Аллах не откажет нам в помощи, равно как наш любимый султан Магомет. Будем драться и дальше.

Под испытующим взором Муртазы-паши, за спиной которого, сложив руки на груди, бесстрастно стоял палач в красном халате, молчаливо наблюдая привычную сцену, беи и мурзы почтительно склонили головы.

По истечении назначенного срока те же два турка вышли из ворот и заявили казакам, передав им письменный ответ, что воины султана Блистательной Порты будут биться до последнего и что Азова русским никогда не видать, как своих ушей. Донцы ни с чем ускакали в лагерь к царскому шатру. Впрочем, другого ответа от азовского паши и не ожидалось.

Когда на консилии рассмотрели ответ азовского паши, то это оказалась грамота трёх генералов с условиями сдачи на добрых условиях. На грамоте рукой изменника «немчина» Якушки Янсена были написаны русские нехорошие слова. Собравшиеся в шатре проглотили их молча, сказать было нечего.