Юрий Когинов - Татьянин день. Иван Шувалов

— Да я... ваше величество... так до адмиральского чину надобно ещё с матросов начинать служить. Я же, сама знаешь...

— То мне известно. Все мы, когда родились, не готовились к тому, что каждому выпало. Думаешь, мне легко вести сей корабль, что зовётся Российской империей? Потому и ставлю вас, мужиков, на те места, где нужна крепкая рука. А теперь, когда война с Оттоманскою Портой в самом разгаре, никак нельзя её проиграть. Проиграем туркам — проиграем как могучая держава в глазах Фридриха, Марии Терезии и в глазах этой далеко не любезной мне Франции. Полагаешь, турки сами на нас отважились полезть? За их спиною — те, кои всегда привыкли загребать жар чужими руками.

— Однако же мы здорово врезали туркам — взяли у них крепость Хотин, — вскинулся Алексей Орлов. — С Божией помощью, чаю, накостыляем им и ещё.

— Ты вот меня и застал за тем, что я отписывала в армию: наступать. Но сама ведаю, что сил мало: кавалерия без лошадей, артиллерия не обучена, в пороха чёрт знает что подмешано... А бить их, басурманов, надо наверняка, иначе Европа станет об меня ноги вытирать. Бить же наверняка означает — под дых. Сие тебе, драчуну по кабакам, должно быть известно.

— Да уж, нам, Орловым, этого ремесла не занимать.

— А коли так, адмирал, бить тебе их, турок, под дых надлежит там, где они сего удара не ожидают: в Эгейском море, с их тылу.

— Ого! — вскочил с места Алексей. — Так о том же мы с Гришкою уже кумекали: Грецию поднять супротив басурманского племени, и — даёшь Царьград! Чтоб на Софии водрузить православный крест заместо их полумесяца. Но флот! Где взять флот, коего у нас нет на Черном море?

— Корабли пойдут из Кронштадта. Вкруг Европы. Тайно. А тебе, графу и новоиспечённому адмиралу, спешно ехать в италийские земли, где и ждать подхода судов. А допрежь прихода эскадр — выведать мнение чужеземных послов в Неаполе, Риме и Вене о том, как изменятся их отношения к нам, коли мы станем брать верх в сей войне. Коварный Фридрих, тот, вишь, определил нашу схватку с турками как войну кривых со слепыми. Потому на тебе и лежит большая ответственность — показать, какой ты на самом деле убогий инвалид.

— С этой стороны ты, матушка, не опасайся, — поправил кружева вкруг неохватных запястий Алёшка Орлов. — И в адмиралах как-нибудь себя проявлю, хотя никогда по морю не плавал. Но драка — она везде драка, наука нехитрая. А вот дипломат из меня, право слово, аховый. Я чуть что — сама знаешь...

— Сие я тоже учла. Разговоры с полномочными цесарским и другими министрами — не твоя забота. Для того в италийских и прочих нужных теперь нам краях имеется на примете у меня иная персона — Ванька Шувалов.

— Ну, государыня, прости меня, ты и голова! — воскликнул Орлов. — Всё просчитала и всё приобщила к месту!

— А ты полагал, что я, баба, думаю иным местом, чем вы, герои? — И, довольно и со значением хмыкнув, продолжила: — Вот уже не один год мне сообщают, как принимают Ивана Ивановича в столицах Европы. Частное, можно сказать, лицо, камергер, если уж на то пошло, двора уже отошедшей в иной мир императрицы, а — такая всюду ему честь. Мария Терезия и император Иосиф Второй, говорят, от него без ума. А в дома посланников, так к тем вхож запросто. И каждому — лучший друг. Впрочем, чего от него следовало и ждать. Он и здесь, только определён был ещё в пажи, а затем в камер-юнкеры, любому норовил угодить. И теперь сей муж в умах всех иностранных держав — точно посланец и исполнитель моей воли, когда я его ни к чему не уполномочивала. Много чести!

«Ага, да ты, матушка, видать, как ни стараешься, а характер твой твёрдый тебе на сей раз изменяет, — подумал Алехан. — От брата его двоюродного, Александра Шувалова, избавилась легко, отправив в отставку. С лёгким сердцем отставила от себя и канцлера Воронцова. Казалось, куда проще было распорядиться, так сказать, со вдовцом — Ванькою Шуваловым. В заграничной ссылке же он! Да оказалось, во вред себе сию ссылку надумала: там, за границею, его принимают, как принимать должно первых персон государства. Однако это-то сейчас ей и на руку, как бы ни страдало её ненароком задетое самолюбие».

— Что ж, матушка, пусть и он, Ванька Шувалов, исправно отработает свой, так сказать, хлеб, — нашёлся что сказать Алексей Орлов. — Его связи нам теперь вот как пригодятся!

— Так о том я тебе и толкую, — уже взяла себя в руки императрица. — Чай, он, Шувалов, в первую очередь русский, и ничего иного в его голове не должно быть. Нам же никого удачливее не найти, чтобы обратил в нашу сторону все умы Европы. Мало министров чужеземных — чрез них и государей, мне нужных. Он способен ловко перевести на мою сторону такие влиятельные в Европе умы, как Вольтер, Дидро, Д’Аламбер. А чего стоят эти вертихвостки в Париже — маркиза дю Деффан и госпожа Жоффрен, в салонах которых Шувалов — важная штучка! Ну довольно о сём. Передашь ему, что я на него-де, как всегда, надеюсь. Сей намёк он поймёт как должно: домой, однако, когда-нибудь всё же надобно будет ему возвращаться!..

Братьев Орловых Иван Иванович знал хорошо. Первым ему, конечно, представился Григорий — герой Кёнигсберга, определённый адъютантом к Шувалову Петру. Могучий богатырь с собратьями-офицерами был заносчив, с дамами, особенно по первости, когда клал на какую-нибудь красавицу глаз, — сама угодливость и деликатность. Но с теми, кто значился по положению выше его самого, был кроток и даже искателен. Но с Иваном Ивановичем как-то сошёлся просто, поскольку и тот ничем не выказывал своего превосходства и никоим образом, даже намёком не давал понять разницу в их положении при дворе. А уж в доме Петра Ивановича, где частенько они встречались, Иван Иванович и вовсе был прост и доступен, словно он был ровня сему капитану, исполнявшему всё же обязанности прислужника при всемогущем генерале.

Только отношения меж ними враз переменились после того двадцать восьмого июня, когда на трон взошла его тайная пассия. У Казанской церкви Екатерина не случайно милостиво обратила свой взор на Ивана Ивановича, невесть как оказавшегося в толпе, её восторженно приветствовавшей. Она помнила, как с первых же дней её муженёк, став императором, привлёк к себе бывшего могущественного елизаветинского фаворита. И Екатерина тогда, завидев Шувалова рядом с императором, вся передёрнулась: быстро же он переметнулся к тому, кого замышлял выгнать вон из России! Лишь проведав, что Иван Иванович невольно оказался в сетях и сам норовит от них избавиться, утишила свой гнев.

Меж тем её верный друг Григорий Орлов, словно рысак на скаку, не мог перемениться по отношению к тому, кого попервоначалу увидели в окружении ненавистного Петра Третьего. Как это происходит в жизни, составляющие самое близкое окружение сильных мира сего всегда стремятся быть святее самого Папы. Так и Григорий Орлов, полагая, что он действует во благо, сразу же после переворота не замедлил выказать Ивану Ивановичу, кто теперь у трона он сам и кто тот, уже отныне навсегда бывший. Дело дошло до открытых не то чтобы упрёков, но даже прямых оскорблений. И собравшийся уже к отъезду за границу Шувалов тем не менее счёл своим долгом написать мгновенно вознёсшемуся на самый верх фавориту письмо в своё оправдание.