Софья Бородицкая - Две невесты Петра II

Выслушав жалобу на своих людей, Меншиков открыл глаза, повернул голову в сторону двери, возле которой стоял капитан, и приподнялся на локте. При этом движении мокрая повязка свалилась с его лба, а возле рта появилась кровавая полоска.

— Куда ж ты, Александр Данилович, — попыталась удержать больного обеспокоенная Дарья Михайловна. — Опять кровь хлынет горлом, что тогда делать станем?

— Не печальтесь, — через силу улыбнулся Меншиков, — чай, вся-то не выйдет, что-нибудь да останется.

— Всё шутки шутишь, — упрекнула его жена, но поняв, что мужа не удержать, отошла от него.

Встав с лавки, Александр Данилович поднял свалившуюся у него со лба мокрую повязку, обтёр ею лицо, отчего она сразу же стала розовой, окрасившись кровью, струящейся изо рта. Накинув на плечи тёплый кафтан, в котором ехал всё время из-за озноба, он вышел на крыльцо.

Несколько его человек, стоя в воинственных позах среди окруживших их солдат, замолчали, увидев хозяина.

— Что, ребята, — сказал Меншиков, обращаясь к ним, — жаль с оружием расставаться?

В ответ послышался неясный ропот.

— Ничего, ничего, отдавайте, или вы воевать надумали? — улыбнулся он.

— Да мало ли что приключится дорогой-то, — сказал один из людей Меншикова, вооружённый фузеёй [17] Фузея — старинное кремнёвое гладкоствольное ружьё. . — Зачем на войну? — продолжал он. — Лихих людей и по дорогам много — тогда как быть?

— Тогда как? — повторил его вопрос Меншиков. — А вот от лихих людей нас доблестные солдаты капитана оборонять станут. Так ведь, капитан? — повернулся Александр Данилович лицом к Пырскому.

Тот смущённо опустил голову и ничего не ответил.

— Так что, ребята, не бойтесь, защитят нас, защитят! Им велено нас живыми до места доставить, посему в обиду лихим людям не дадут.

Вооружённые люди Меншикова нехотя стали класть оружие на телегу, стоявшую возле крыльца избы.

В Тосно обозу пришлось задержаться, так как после инцидента с разоружением своих людей Александру Даниловичу стало хуже, вновь сильно пошла горлом кровь, он пошатнулся и, наверно, упал бы, если бы его не поддержал капитан. Увидев совсем бледного Александра Даниловича, переполошились женщины, и, опасаясь за его жизнь, Варвара Михайловна твёрдо сказала капитану, что они никуда не тронутся с места, пока к больному не будет привезён доктор Шульц, пользовавший его ещё в Петербурге и знавший всё про его болезнь.

На следующий день больному стало лучше настолько, что, сойдя с лавки, где проспал ночь, он подошёл к столу, за которым всю ночь, не смыкая глаз, просидела возле больного мужа Дарья Михайловна. Он хотел успокоить женщин. Александр Данилович сказал, что ему теперь много лучше и он желал бы, посоветовавшись с Варварой Михайловной, отправить прошение государю о милости к опальным.

— Правда, — улыбнулся он, — ещё толком всех вин своих не знаю.

Варвара Михайловна горячо поддержала его и, достав из походного мешка, с которым не расставалась, письменные принадлежности, принялась писать.

Они обдумали и написали три прошения: одно Верховному тайному совету, второе вице-канцлеру Андрею Ивановичу Остерману и третье по настоянию Варвары Михайловны — придворному лекарю Блюментросту, где она просила его не оставлять Александра Даниловича без лекарской помощи из-за очень плохого здоровья князя.

В этом письме, прося о присылке знатного лекаря Шульца, Меншиков сообщил: «По-прежнему имею мокроту с кровью». Никакого ответа на слёзные прошения о милости к опальным не последовало, да и не могло последовать, поскольку прошения не были доставлены адресатам, а затерялись среди многих бумаг Верховного тайного совета, куда по велению государя направлялась вся переписка ссыльных.

Правда, доктор Шульц был прислан, но никаких ответов на свои прошения лично Александр Данилович не получил.

Молчание бывших «друзей» и облагодетельствованных им придворных не то чтобы ожесточило Меншикова, но пробудило в нём, казалось, давно забытые чувства. Его взбунтовавшаяся гордость не позволила больше никому писать о милости и снисхождении. Даже когда об этом заговаривала Дарья Михайловна или её сестра, он сердито обрывал их, приказывая раз и навсегда ничего ни у кого не просить.

Потрясённый всем случившимся, ещё не до конца им осознанным, Александр Данилович сильно расхворался. Кроме кровохарканья его одолевала слабость, лихорадка, которая доводила его порой до беспамятства. За Тосно в одной из деревень на постоялом дворе с ним случился такой сильный приступ, что родные боялись за его жизнь. Расстроенная Дарья Михайловна умоляла капитана Пырского сделать в той деревне остановку, подождать, пока Александру Даниловичу не станет полегче. Молча выслушав слёзные моления княгини, Пырский отрицательно помотал головой и строго сказал, что он человек подневольный и ему не велено было нигде делать остановки.

Растерявшаяся Дарья Михайловна хотела было сунуть в руку Пырского снятое с пальца кольцо, чтобы задобрить его, но вокруг было много посторонних глаз, зорко следивших за всеми её движениями, и кольцо упало возле её ног в пожухлую траву, мокрую от недавно прошедшего дождя.

С трудом нагнувшись, она подняла его и, не глядя на Пырского, вернулась в избу к больному.

Отказав Дарье Михайловне в её просьбе задержаться в деревне, Пырский, всё же боясь за жизнь князя, велел солдатам из парусины, покрывавшей возы, сделать качалку, которую и привесили к двум лошадям, уложив в неё Александра Даниловича.

Пятого октября, почти через месяц со дня выезда из Петербурга, обоз со ссыльными прибыл в Вышний Волочок. Несколько дней спокойного отдыха и хлопоты лекаря Шульца поставили Александра Даниловича на ноги. Он стал меньше раздражаться, шутил даже с Пырским, благодарил за качалку, которую тот для него придумал, часто и подолгу бродил возле дома, где они остановились, с удовольствием вдыхая уже стылый, по-настоящему осенний воздух.

Холода наступили рано и неожиданно. Замерзшая за ночь земля звенела. Густой иней, словно снег, покрывал сухую траву, ветки кустов, опавшие листья. Александру Даниловичу всё время было холодно даже в шубе, которую для него достали из поклажи. Видя посиневшее лицо и замерзшие руки мужа, Дарья Михайловна сказала, протягивая ему большую тёплую шаль:

— На вот, Александр Данилович, покройся, потеплее станет.

— Нет, княгиня, — улыбнулся Александр Данилович, — что ж ты меня за бабу почитаешь?

— Я ведь так, — оправдывалась Дарья Михайловна, — студёно ведь на воле.

— Ничего, ничего, Бог даст, не замёрзну, — ответил Меншиков, глубже натягивая на уши тёплую соболью шапку.

Через десять дней довольно однообразного и спокойного пути ссыльные прибыли в Клин, где их уже поджидал новый гонец из Петербурга.