Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

Ни Ордин-Нащокин сих почестей не смог достать государю, ни Борис Иванович Морозов. А ведь какова честь царю, такова и царству. Ликовал хранитель государевой печати.

Явился во дворец, а великий государь с наследником нищих кормят. Нищих собрали с папертей кремлёвских соборов и с паперти храма Василия Блаженного.

Всю братию, убогую, увечную, царь посадил за драгоценные скатерти Столовой палаты. Стольники носили блюда, пироги, калачи. Алексей Михайлович и царевич Фёдор брали яства у слуг, ставили перед едоками, приговаривая:

— Прости меня, грешного!

Царёв духовник протопоп Андрей Савинов заместо монашека читал за аналоем жития святых отцов.

— Помогай! — пригласил царь Матвеева.

Фёдор же вскинул сердитые глаза на Царского друга. Артамон Сергеевич ощутил сей коготок, давняя невнятная тревога обрела имя и образ: Фёдор. Неужто Алексей Михайлович не видит сыновней неприязни к ближайшему слуге? Может, и не видит. Радостно возбуждён, разрумянился. В телесах отменных, взоры ласковые, весёлые, в лице вечная его грустинка. Добрый совестливый человек. Доброго Бог здоровьем награждает. Коли совесть спокойна, сердце бьётся ровнёхонько.

Перевёл дух Артамон Сергеевич, а в голове гвоздь: как отвадить Фёдора от Милославских, от Куракина — ненавистников Натальи Кирилловны, стало быть, и его. Пропади он пропадом — титул Царского друга! Сей титул как крапива по боярским пяткам. Для боярина почёт собрата — унижение. И на тебе — протопоп Андрей начал вдруг читать житие священномученика Артемона. Глаза Фёдора по-кошачьи вперились в Матвеева, пирог так и выпал из рук — убогому отроку подносил. Сжалось сердце в комок от медвежьей услуги протопопа, но — слава Тебе, Господи! — нищие, слушая житие, закрестились, иные поднялись, поклонились иконам, а другой поклон отдали Артамону Сергеевичу. Царь возрадовался:

— Любит тебя московский люд, Артамон Сергеевич! — и спросил старца, которого потчевал: — Чем угодил тебе мой добрый друг?

— Лекарствиц даёт болящим. Захвораешь зимой — ступай к Матвееву, в его доме и накормят, и подлечат.

Другой нищий сказал:

— Ах, царь-государь, да как же не быть благодарным Артамону Сергеевичу? Прищемил хвосты барышникам. Они с ухищрениями, а Артамон Сергеевич с твоей царёвой правдой. Нынче мера для хлеба и для прочих припасов на всей Руси великой одинаковая. А то ведь что ни безмен, то владыка.

Артамон Сергеевич приметил: Фёдор слушал нищих — глаза в пол.

Царский духовник читал уже о том, как прибежавший в Кесарию олень облизал стопы преподобного отца и человеческим голосом предрёк мучителю Патрикию смерть в кипящей смоле.

— Сей сказ всем вельможам урок! — воскликнул Алексей Михайлович. — Готовишь злую смерть с усердием, ужаснись — не для себя ли?

Артамон Сергеевич решил, что пора ходить с козыря; кратко сообщил о сговорчивости австрийского посла — показал Фёдору: Матвеев место занимает не зря.

— Привози Боттони в Коломенское, — раздобрился Алексей Михайлович. — Пусть на дворец подивится.

— Господин посол с супругой прибыл, с дочерью...

— Со всем семейством зови! — обрадовался государь. — Наталья Кирилловна будет рада иноземных дам о житье их поспрашивать.

Кормление нищих закончилось общей молитвой. Настроение у царя было лёгкое, и Артамон Сергеевич улучил время покончить ещё с одним тонким делом.

— Великий государь, Лигарид взялся советовать твоему величеству, кого в митрополиты ставить.

— И что ты думаешь?

— В Москве ему надо жить.

— Опасный человек, — согласился царь. — Прикажи доставить его сюда, но чтоб без утеснения...

В сенях Артамона Сергеевича догнал протопоп Андрей:

— Приеду к тебе!

Воротясь со службы, Матвеев прежде всего позвал к себе Ивана Подборского: как у сына учёба идёт?

— Андрей Артамонович в свои отроческие лета о самой Вселенной печётся. История для него не скучный урок о неведомых людях, но материя живая, простирающая руки к нашим душам.

Подборский был человеком восторженным, но сообразительным.

— Тебе ведома метода Симеона Полоцкого? — прямо спросил Артамон Сергеевич.

— Ведома.

— В чём суть её?

— Польская премудрость.

— Не иезуит ли тайный Симеон-то?

— Смилуйся, господин! — Подборский даже побледнел. — Мы с отцом Симеоном — белорусы. А у белоруса сердце лепится к России.

Артамон Сергеевич усадил учителя возле себя — человек он шляхетского рода.

— Я интриг не плету — паучье ремесло не по мне... Иное хочу знать — много ли проку от Симеоновых искусов?

— Отец Симеон на анекдотцах царевича воспитывает. На исторических анекдотцах, на изречениях древних... Всё это полезно, наука легче даётся, — улыбнулся. — Беда в его пристрастии облекать науку в вирши. Вирши-то Симеоновы тяжелей вериг.

И дальше про греческих философов. Громоздко, невразумительно.

— Заказывай, друг мой, любые книги! Нужно пригласить кого из Немецкой слободы — говори прямо. Ты будь водителем Андрею. Учи сам, но указывай для познания наук и более сведущих, чем ты. Человек всего объять не может в полном совершенстве. Виршеслагателя не грех бы превзойти! — Артамон Сергеевич глянул на Подборского тяжёлым, но честным поглядом: доверился. — Ближние к царю люди ради пользы государственной знать обязаны во много раз больше своего повелителя. Коли поводыри бестолковы, и жизнь в царстве пойдёт бестолковая, а слепой поводырь, тот и вовсе — и в дебрь заведёт, и в пропасть вместе с ведомым ухнет. Когда царю приходится искать спасения, народ впадает в разврат, на одного сеятеля в сии горестные времена приходится по дюжине разбойников. Смута в России была давно, но до сих пор памятна.

Матвеев замолчал. Прошёл к ларцу, достал кошелёк с деньгами.

— Это тебе за труды, на жизнь, — достал ещё один кошелёк, — это для найма нужных учителей и на книги. Будет мало — скажешь. Обучение Андрея должно стать более превосходным, нежели учение Фёдора. И упаси Боже, чтобы кто-то заподозрил нас в столь праведном умысле.

В комнату вошёл Андрей, в руках книга. Поклонился батюшке. Артамон Сергеевич поднялся, поцеловал сына в голову, поглядел, что за фолиант.

— Геродот.

Андрей протянул книгу учителю:

— Не могу слово перевести. Вот здесь.

— Предопределённого... Предопределённого Роком. Почитай, Андрей Артамонович, батюшке, — попросил учитель.

— «Предопределённого Роком не может избежать даже бог».

— Бог?! — удивился Артамон Сергеевич.

— Греческий бог, идол... — объяснил отцу Андрей. — Вот слушай. «Крез ведь искупил преступление предка в пятом колене. Этот предок, будучи телохранителем Гераклидов, соблазнённый женским коварством, умертвил своего господина и завладел царским саном, вовсе ему не подобающим. Локсий же хотел, чтобы падение Сард случилось по крайней мере не при жизни самого Креза, а при его потомках. Но бог не мог отвратить Рока... Аполлон сделал и оказал услугу Крезу: бог ведь на три года отложил завоевание Сард...»