Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

Придёт время, и правнуки осатанелой рати получат от Господа награду по трудам. С корнем будут вырваны из России.

Постригал боярыню бывший игумен Никольского Беседного монастыря града Тихвина Досифей. Монастырь его не поддался Никоновой прелести, соблазну, а сам Досифей бежал на вольный Дон.

Ныне старец прокрался в Москву собрать среди не отступившихся от Бога милостыню, послужить Христу и людям, и не там, где воля, а там, где тюрьма, не там, где радость, но где страдание.

На пострижении были самые близкие люди Федосьи Прокопьевны: братья Фёдор да Алексей Соковнины, сестра княгиня Евдокия Урусова, старица Мелания — ученица Трифилия, инока Симонова монастыря, казнённого год тому назад на Болоте, да Мария Герасимовна Данилова, супруга стрелецкого полковника Иоакинфа Ивановича.

Сына Ивана Глебовича боярыня поберегла. Постригалась, когда он был на царской службе: ради великого праздника ездил по московским богадельням да по тюрьмам, раздавал царское жалованье и царскую милостыню, дабы увечные старцы и старицы помянули царицу Марию Ильиничну, царевичей Алексея, Симеона и всю государеву родню.

Авва Досифей постриг Федосью Прокопьевну во имя праведной царицы Феодоры, деяниями которой были прокляты на Соборе иконоборцы и которая установила праздник Торжества Православия.

И приняла инокиня Феодора обет молчания на семь недель, и сказала домашним: «Я больна». Закрылась в комнате, и с нею была избранная в духовные матери старица Меланья. Пост до Рождества держали строжайший: пили в день кружку воды, сухарь кушали через день.

В праздник Рождества Феодора молилась с Меланьей дома, не желая прерывать молчания. Но вот пришёл январь, и приехали от царя радостные гонцы. Великий государь приглашал Федосью Прокопьевну на свадьбу, быть первой боярыней, говорить царскую титлу. Ответила Феодора великим гонцам с поклоном:

— Зело ногами скорблю. Не токмо ходить, но и стоять, хоть малое время, — мука для меня мученическая. Велик почёт, но за грехи наказана. Лежу как колода днями и ночами.

Ушли царские люди, а Феодора кинулась к Меланье в ноги:

— Вот и приспело испытание. Но сама посуди, как идти в дом погибели? Царя-то пришлось бы благоверным называть, к руке его, антихристовой, прикладываться. А куда бы я делась от благословений его архиереев-отступников?

Укрепляя дух перепугавшейся боярыни, Меланья поставила вельможную послушницу поклоны отбивать.

Было отчего сникнуть. Алексей Михайлович в болезнь Морозовой не поверил, сказал с обидою:

— Ведаю, какая у неё болезнь: гордыня!

Утруженное тело покоя душе не принесло, тени на лицо всё равно набегали: за сына было страшно.

Много говорила Меланья духовной дочери о вечном, о бренном. На молитву ставила перед иконой Фёдоровской Богородицы, а тут ещё пришёл человек из Кирилло-Белозерского монастыря с известьицем: Никона удар хватил, левая рука отнялась. Речь стала шепелявая, зубы порастерял — цинга заедает.

Радовались в доме инокини Феодоры болезням свергнутого патриарха: Господь наказывает.

Царская свадьба затевалась чересчур поспешно для Кремля. На свадьбу приглашали, свадебный чин расписывали, но имя невесты не называли, дабы не сглазить. Кинулись приезжие боярыни в Терем, а в Тереме среди царевен-сестёр и дочерей великого государя обида и недоумение: невеста не объявлена, на Верх в Терем не взята... Снова всплыло имя молдавской княгини домны Стефаниды, об Авдотье Беляевой поминали, но люди, искушённые в дворцовых делах, только ухмылялись:

— Государя лапти прельстили.

— Чьи? Откуда?

— Из деревни вестимо.

— А имя-то? Имя?

— То ли Клавдя, то ли Маланья. Нет, Фёкла!

— Да ну вас с Фёклами да с Маланьями! — сердились люди боязливые.

— Тогда, должно быть, Наталья свет Кирилловна.

— Наталья — значит природная. Природная будет царица! — радовались москвичи, любившие своего Тишайшего.

Но многие вздыхали:

— Мария Ильинична была всем как вторая мать. Наталья — курочка молоденькая. Кем она нам будет? То ли дочка, то ли внучка, а звать придётся матушкой.

Самой Наталье Кирилловне тайну о близком её счастье тоже не открывали, но она догадывалась. В доме пошли строгости, у ворот караул поставлен.

Артамон Сергеевич из дому не выходит, под ферязью за поясом два пистолета заткнуты.

Авдотья Григорьевна на кухне день-деньской. Пищу готовить стали русскую: кашу, щи. Вместо сладостей — оладьи с вишнёвым киселём.

Наталья Кирилловна впадала в томление: ждать великого страшно — вдруг минёт, не исполнившись. Потом успокоилась, подолгу спала, за рукодельем вздрёмывала.

Но вот пришёл наконец канун свадьбы — 21 января.

Перед сном Артамон Сергеевич предложил супруге и воспитаннице почитать житие мученицы Агнии. Читала Наталья Кирилловна. Голос у неё был певучий, чтение трогательное. В иных местах в горле дрожали колокольцы. Красавица Агния, посвятившая себя Христу, отказалась выйти замуж за правителя великого города Рима. Непокорную христианку тотчас обрекли на поругание. Обнажённую провели по улицам, сдали в дом блуда. Но Господь не оставил. Жители Рима не смогли видеть наготы юной девы, сразу за порогом дома вдруг отросли у неё на голове такие длинные, такие густые волосы, что скрыли тело от жадных взоров.

Отправляясь в опочивальню, Наталья Кирилловна подошла по обычаю к Артамону Сергеевичу, он поцеловал её в волосы надо лбом, а у самого сердце обмерло: последний поцелуй. И ужаснулся уверенности, и досказал про себя: «Если Бог судил».

Спать Артамон Сергеевич лёг перед покоем Натальи Кирилловны, не раздеваясь, рядом с собой шпагу положил.

Заснуть не мог. Только уж под утро сморило на часок. Вскочил — места себе не найдёт. Хотел переодеться, но в дорогое платье — сглазишь. Да и можно ли платье менять, пока дело не свершилось?

Авдотья Григорьевна пришла свежая, в кружевах, ферязь из волнистого шелка, ожерелье пристёгнуто сплошь из жемчуга. Артамон Сергеевич чуть не застонал от отчаяния: вырядилась! И хорошо, что ничего не сказал.

Под окнами заиграли трубы, в дом вошли бояре в соболях, сияя рубинами. Отвеся поклоны, сообщили: присланы везти невесту в Успенский собор на венчание. С боярами сундук, полный рухлядью, с ризой, с шубой.

Авдотья Григорьевна пошла разбудить Наталью Кирилловну: спала милая, не ведая, что счастье на порожке.

Воду для умывания принесли тёплую. Тотчас начали обряжать в царское платье.

Увидели наконец бояре царскую невесту, поклонились, повезли в Кремль.

Государевы сестрицы только ахнули: ай да братец! Даже им не доверил своё сокровище.

А сокровище ростом государю в самую стать, вершка на два, на три поменьше: великанша.