Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

Наконец Иван тряхнул головой и сказал:

— Чует моё сердце, станет наша полная чаша пуста, всё прахом пойдёт... Дам тебе пятьдесят рублей. А другая милостыня будет — двенадцать рублей.

Открыл ларец, разложил деньги по кошелькам и опять призадумался.

— Как бы за тобой не увязались, голубушка. Прикажу санки тебе дать. Ты у дома-то своего не выходи. Соскочи в каком-либо проулочке проходном. Бережёного Бог бережёт.

...Добралась Енафа домой быстро, соглядатаи если и гнались за резвыми санками, так упустили. А уже через неделю с обозом холмогорских купцов отправилась Енафа в дальний путь. Ехала не тайно, явно, с царской грамотой к пустозерскому воеводе Григорию Михайловичу Неелову. Грамоту из рук в руки дал ей сам Артамон Сергеевич Матвеев, у себя дома принял.

— За тебя просил милосердный ангельской души человек! — Вельможа смотрел на Енафу с любопытством. — Какая вина твоего мужа перед великим государем? Отчего не боишься по своей воле в тюрьму поспешать?

Енафа опустилась на колени:

— Перед царём мой Савва виновен, перед Богом чист. Пришли в дом наш, в Мурашкине, казаки, взяли Савву, велели на наших кораблях их людей возить. Не покорись — убили бы, и самого, и меня с сынишкой... Большой-то корабль у нас всей Волге на зависть, на нём Савва вселенских патриархов из Астрахани доставлял.

— При случае скажу словечко государю, — пообещал Артамон Сергеевич. — Не боишься стужи да тьмы? В северных странах зимою тьма стоит не токмо ночью, но и днём.

— Люди-то живут. И сидельцы, и государевы сторожа.

— Велика Русская земля, — согласился Артамон Сергеевич. — Я бы и сам не прочь поглядеть на дивные сияния. Сказывают, Господь в той стране на небесах огнём пишет! — улыбнулся. — Добрых жён родит наш народ. У распопа Лазаря жена живёт в Пустозерске, у Андрюшки Самойлова, благовещенского сторожа. Ладно, с Богом! — И вручил грамоту на казённое кормление — грош на день.

Тут вышла из своих покоев Авдотья Григорьевна, поднесла храброй женщине пимы из нерпы.

Поклонилась Енафа вельможным супругу и супруге, сказала, роняя благодарные слёзы:

— Бог даст, отдарю.

Вернулась домой с крыльями за спиною. Помолиться перед дорогой пошли с Маняшей в Алексеевский монастырь, в храм Воздвижения Креста Господня. Поставили свечи перед Тихвинскою иконою Божьей Матери, перед Казанскою, Грузинскою, перед Целительницею.

Когда выходили из храма, одарила Енафа нищенку денежкой, нищенка сказала:

— Сестрицы святителя Алексия, Евпраксинья да Иулиания, помолятся о тебе. Сестрицы основали сию обитель. Держи в сердце храм Креста, и они будут с тобою рядом.

Тут появились монахини, несли на рогоже женщину. Лицо у женщины было мёртвое, но глаза жили, искали. Остановились на Енафе.

— Сестрица боярыни Морозовой! — шепнула Маняша.

Евдокия вдруг указала инокиням на Енафу:

— Поднесите меня к ней. Хочу коснуться платья её.

Енафа опомниться не успела, как белая рука дотянулась до кончиков пальцев её правой руки. Искра проскочила.

Процессия тотчас вошла в храм, а нищенка сказала:

— Вон ты чего сподобилась! Господь тебя ведёт.

А Енафа на руку смотрела: больно искра-то стрельнула.

...И вот — прощай Москва! Обоз медленно тянулся к заставе под заупокойные удары колоколов. Вратники сказали:

— Патриарх помер. Иоасаф.

Все перекрестились. Чернец, ехавший с обозом, положил три земных поклона.

— Нынче великомученик Фёдор Тирон. Семнадцатое февраля. Преставление патриарха Ермогена.

— Выходит, день-то нынешний несчастный для матушки-России, — сказал возница Енафы.

— У Бога нет несчастных дней! — сурово нахмурился монах. — Бог во все дни милостив к роду человеческому. Нам бы Его так любить, как Он нас любит.

Екнувшее сердце Енафы озарилось надеждой. Лошадка трусила веселёхонько, дорога текла. Солнце стояло за облаками, но мир был розовый, и в голове сложились слова: «От смерти уехала, впереди жизнь».

В эти скорбные дни смерти, похорон, печали по великому святителю земли Русской Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин готовился умереть для мира и воскреснуть в ангельском образе.

Для спасения души государев канцлер избрал самое строгое братство на Псковской земле — Крыпецкую обитель. Её поставил в двадцати пяти вёрстах от Пскова на берегу безымянного озера инок Савва, родом серб, пришедший на Русскую землю с Афона.

Утомлённый долгим стоянием в храме, Афанасий Лаврентьевич лежал на лавке и с обидным недоумением слушал, как пылают натруженные ноги. В голове, в сердце пустота. И в храме было то же. Песнопения пролетали мимо ушей, мыслишка же была одна — скоро ли окончится бесконечная служба.

За стеною звонко тюкали топоры: бельцы сруб ставят. Избушка получится небольшая, но ладная.

Захотелось на солнце, к свету. Увы! Небо вот уж с месяц белёсое, снег не идёт, а вроде бы висит во влажном воздухе. Летом здесь, должно быть, комарье, болота кругом.

Инок Савва, ища уединения, ушёл с речки Толвы из Спасо-Елиазаровской обители сюда: бездонными трясинами отгородился от людей.

«Как же он-то здесь жил, насельник благословенного Афона? Там — одно синее море у ног, другое над головой! Свет, благодатное тепло, благоухание цветущих дерев... Турки изгнали из рая. Господь Бог наслал турок за грехи, как саранчу. Мировое зло гнездилось в Вавилоне испокон веку, а в новые времена — даже подумать страшно — в святом Константинополе. Преподобный Савва бежал с Афона в 1453 году, когда Константинополь бросил золотой венец Византии под ноги осману, и уже в 55-м была возжена Господу Богу сия святая свеча. Савва сначала на Снетной горе в Богородичной обители подвизался, потом в монастыре преподобного Ефросина. Выходит, здешняя обитель — наследница Афона».

Мысли перетекли на недавнее, всё ещё не отжитое в сердце. Закипели обиды. Алексей Михайлович нашёл себе покладистого служаку — Артамошку Матвеева. Ни единого человека нет при царе, кто бы видел дальше собственного носа. Да и носы-то у всех — репкой!

Ненавистен был Афанасий Лаврентьевич для всей тупорожей оравы — псковского замеса, вольнолюбие в крови, немецкая учтивость. За королевского угодника слыл.

Сердце, распирая грудь, давило на рёбра, но как оставить мысль недодуманной, хотя уж сто раз всё это в мозгах проверчено и по полкам расставлено.

«За Киев ухватились, павший в царские ручонки, как нечаянное яблоко. Казакам рады-радёшеньки! А ведь подлейшее племя, измена для казаков как чох, не наздравствуешься. Невдомёк: принявши казаков, получили границу с османами — а это война на века. Османы пожиратели земель. Сербию прибрали, Болгарию, Валахию, Молдавию. Польшу трясут, как яблоню. Австрия — нынче есть, а завтра в Вене вместо цесаря, выкинув из дворца столы, сядет на пол, цветные подушки под боки — какой-нибудь паша».