Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

— В какие выси, отец, вы теперь возноситесь?

Епифаний просиял искренне и простодушно:

— Вот слово золотое! По-другому не скажешь — возношусь, позабывши смирение. В 63-м году Божей милостью издали мы в Чудовской типографии острожскую Библию. Надо было бы заново перевод сделать, но великий государь не посмел оспаривать владык, единых в мысли, что у греков благочестие повредилось. Поправили в острожском издании явные несуразности и напечатали. Было, скажем: «Изъядоша седмь крав» вместо «изыдоша». Библию хочу перевести. Сил у меня немного, воли ни государевой, ни патриаршей на перевод нет, на свой страх тружусь помаленьку. Да ещё лексиконы время от времени принимаюсь составлять. Один греко-славянский — латинский, другой — церковный. Грехи! Слов-то многие батюшки не понимают. Переиначивают, — повздыхал и преклонил голову. — А ваша милость какими трудами занята?

— Мои писания вполне земные. — Спафарий говорил Епифанию, но взглядывал на Лигарида, впрочем не забывая улыбнуться Симеону. — Вместе с подьячим Петром Долгово пишем. Русской речью я ещё не овладел. Составили «Корень великих государей царей и великих князей российских», проще сказать — «Титулярник», «Книгу об избрании и венчании на царство царя Михаила Фёдоровича», готовим к печатанью «Хрисмологион». Начаты «Книга избранная вкратце о девяти мусах и о седмих свободных художествах», «Книга о сивиллах».

Владыку Паисия Лигарида встревожили мимолётные взгляды Спафария, спросил по-гречески:

— Мы что же, встречались ранее?

— Встречались, в польских пределах.

Пунцовые розы расцвели на белых щеках газского митрополита: в Польше он бывал и служил, но в костёлах. Сказал, изобразив небрежность на лице:

— Есть немало людей, весьма похожих друг на друга, однако даже не родственников.

Отец Симеон успел уже обидеться, ибо о его трудах пока ещё не вспомнили, разговором обходят:

— Будем вести беседу по-русски, по-славянски, уважая хозяина нашего.

— О нет! — возразил Артамон Сергеевич. — Мне было бы интереснее слышать настоящие учёные речи. Говорите на латыни, мне же передавайте суть рассуждений.

— Привыкла ли твоя милость к России? — спросил Лигарид Спафария уже латинской речью.

— Холодно, — ответил Спафарий. — На моей родине в начале мая всё в цвету, уже есть плоды, а здесь — листья на деревьях только-только распускаются. Вчера — Афанасий Великий, а в воздухе снежок порхает. Холодно.

— Как это просто сказать: холодно, тепло, жарко! — воскликнул Лигарид, он, как лиса, заметающая за собой следы хвостом, кинулся мудрованиями отводить Спафария от воспоминаний прошлого. — Но что это такое, холод? В чём суть теплоты?

— Движение творит теплоту, — сказал Спафарий. При движении дерево и железо не только согреваются, но и огонь изводят.

Симеон Полоцкий, поглядывая с тонкою улыбкою то на Артамона Сергеевича, то на Спафария, возразил сначала латынью, а потом по-русски:

— Огонь производится не движением, но сопротивлением единого другому. Сия суть от четырёх стихий. Того ради имут огонь в себе.

— Железо холодное. — Спафарий уже понял: учёные мужи хотят убедиться, достоин ли он права почитаться равным среди них. — Возможно ли огню пребывать в холоде?

— В железе преобладает хладная стихия, — сказал Симеон, — вот и объяви нам, как содержится огнь в железе.

— Делом.

— Как это делом? Почему нож, лежащий перед тобою на убрусе, не сожжёт убруса?

Спафарий улыбнулся, но молчал.

— Не делом огонь есть в железе, — веско разъяснил Епифаний. — Ни! Но множеством или силою, а потому огонь можно извести притрением, а также ударением. Поговорим лучше о важнейшем. Читаем во святом Евангелии яко суть свидетельствующим на Небеси: Отец, Слово и Дух Святый. Отец есть Бог, Слово есть Бог, Дух Святый есть Бог. Убо три суть Бози?

— Три суть Лица, — сказал Спафарий. — Лица, а не три Бога.

— Бог Отец родил Бога Сына, иного от Себя. Выходит, иного Бога?

— Родил иное Лицо, а не иного Бога.

Епифаний напирал:

— Аще роди не инаго Бога, убо роди инаго не Бога.

Замкнулось лицо Спафария, сказал сухо, строго:

— Опровергнуть силлогизм философски я могу, но здесь нужно владеть полнотой богословского знания.

Лигарид пришёл на помощь московскому неофиту:

— Что вы испытываете господина Николая Спафария богословски? Прежде спросите, когда он слушал богословие?

— Я не богослов, но говорить о богословских материях могу! — Спафария задело уязвляющее великодушие владыки. Обратился, однако, к Епифанию: — Я отвечаю по моим силам, но отвечайте тогда и на мои вопросы. Что есть ангел, какое имеет служение?

Епифаний ответил:

— Ангелы, сотворённые Богом высшия человека, бесплотные, духовные существа, одарённые высшим разумом, свободною волею, всегда предстоящия пред престолом Божим, служащия Ему и прославляющий Его и посылаемый в служение спасению человеков.

— Святой Дионисий пишет: четыре высших чина предстоят Господу. Апостол же Павел говорит, что все ангельские силы служат Творцу. Нет ли здесь противоречия?

— Все ангельские чины суть служащие, — ответил Епифаний. — Едино служат, но вышнии служат нижних просвещающе.

— Нижние служат по чину, — сказал Лигарид, — а высшие паче чина.

В наступление снова пошёл Симеон Полоцкий:

— Уж коли про ангелов речь, скажи нам, господин, как ангелы между собой речи ведут, коли они бесплотны?

— Благодатию Божиею.

— Но что знаменует «благодать Божия»?

Спафарий молчал. Симеон сам ответил, выговаривая слова напористо, наставнически:

— Ангелы глаголят благодатию Божиею, ибо всегда благодать имут. У ангелов нет тайн друг от друга, ибо вси всегда во благодати суть.

— Какое нечаянное у нас состязание вышло!.. — сказал Лигарид.

— Нечаянное, но приятнейшее, — просиял Симеон.

— Приятнейшая нечаянная смерть, — обронил Спафарий устало.

Между Полоцким и Лигаридом вдруг вспыхнул спор о различии разума духовного и письменного. Спафарий выступил примирителем:

— Не всё может человек знать.

Разговор перекинулся на латинские термины в богословии.

— Я греческое слушал богословие, не латинское, — отбивался от Полоцкого Спафарий. — Не знаю латинских терминов.

— Что глаголеши, господине Николае! — добродушно ужаснулся Лигарид. — Едина есть богословия, греком и латином.

Тут принесли на огромном подносе осётра, обложенного икрою и молоками.

— Отведайте, господа, моей терновочки! — предложил Артамон Сергеевич, приканчивая учёный спор. Он немножко страдал за Спафария: заклевали, совсем заклевали.

Вино было дивное, всех помирило, разъезжались с неохотою.

Артамон Сергеевич задержал Спафария:

— Мне показалось, Лигариду вроде бы не по себе стало, когда речь о Польше зашла?