Владислав Бахревский - Столп. Артамон Матвеев

На завтрак был подан творог с черничным вареньем, два яйца всмятку, пирог с изюмом, чаша земляники, сливки и каравай хлеба, пышный, с золотой корочкой.

Авдотья Григорьевна уехала в Терем спозаранок: царица собиралась в паломничество по женским окрестным монастырям.

Керкира мешкала уходить, и Артамон Сергеевич догадался: хочет просить о чём-то важном для неё.

— Всё у тебя так вкусно, — сказал он. — А хлеб — у царя такого не пекут... Ну, что за печаль?

— Печаль, — согласилась Керкира и трижды быстро поклонилась до земли. — О благодетелях моих хочу напомнить. Енафа была у тебя, та, что к мужу поехала, в Пустозерск.

— Ах ты, Господи! — Артамон Сергеевич по лбу себя щёлкнул. — Раньше бы напомнила, когда царь на радостях ко всякому доброму делу сердце распахнул!.. Обещаю не забыть. Как, говоришь, её звали?

— Енафа!

— Да, да — Енафа. А мужа?

— Савва.

— Енафа и Савва... Ты вот что, напиши-ка мне их имена. Я в пояс положу.

Керкира принесла и подала писульку.

— Будешь царю челом бить — скажи: их величество знает Савву. Ефимком его одарил, когда шёл к Троице, пеши, в первый год царствия. А потом Савва в пятидесятниках под стенами Смоленска воевал. На острове Кие монастырь строил. Восточных патриархов на своём корабле вёз.

— За такого просить можно с надеждой. — Артамон Сергеевич одарил Керкиру улыбкой и, забыв про сановитость, поглотал завтрак, велел подавать лошадей. Но тут привезли письмо от полковника фон Стадена.

Писал из Курляндии: «Для потехи царского величества приговорил экомедиантов магистра Фелтона да Чарлуса с товарищи, двенадцать человек. Жить в Москве согласны без жалованья, но чтоб за каждую комедию давать им по пятьдесят рублей и вольно б играть за деньги перед людьми. Трубачей не нашёл, хотя давал по тысячи ефимков на год. Есть два, которые обучились недавно. Умеют мусикийские песни трубить. Просят по шесть рублей на месяц, а также играть где похотят. Нашёл медного плавильщика и рудного знатца, доктора. Просят по двенадцати рублей в месяц и на подъем сто рублей».

— Доброе известие! — обрадовался Артамон Сергеевич.

В приказ ехать велел быстро. Его ждал гонец из Малороссии — дело наитайнейшее, но позвал к себе сначала переводчика Андрея Виниуса, тот занимался делами комедии.

Андрей родился в Москве. С виду совсем русский человек, но всякое дело строил точно и прочно, по-немецки.

Доложил: на декорации куплено семьсот аршин холста. Костюмы взялся кроить Христиан Мейсон. Дадено ему анбургского вишнёвого сукна — пятнадцать аршин и стамеду [20] Стамед — шерстяная ткань. разных цветов. Пятьдесят аршин — тёмно-зелёного, двадцать четыре — лазоревого, сорок — чёрного.

— Холсты расписывать нашёл мастера?

— Нашёл, Артамон Сергеевич. Яган Вандер взялся. Я ему и артель живописцев подобрал. Андрей Абакумов, Леонтий Иванов, Елисей Алексеев, Осип Иванов — все умельцы, согласны за четыре алтына в день красками писать... Золото ещё нужно. Для золочения трав, одежд.

Артамон Сергеевич покопался в бумагах на столе.

— Вот тебе грамота. Шестьсот листов будет довольно? В Оружейной палате получишь... А комедию, «Есфирь»-то эту, пишут?

— Написана. Юрий Гивнер вчера читал пастору Ягану.

— По-немецки?

— По-немецки.

Артамон Сергеевич покряхтел, но ничего не сказал.

— На заглавные роли герр Грегори просит нижайше Фридриха Госена позвать. Без Фридриха не обойтись, но тот бьёт челом, чтоб в службу его записали.

— Попрошу государя — прапорщиком пожаловать.

— Фридрих будет доволен... Но Гивнеру тоже оклад надобен. Без него и комедии нет.

Артамон Сергеевич взял перо, написал грамоту, приложил печать.

— Вот ему на пропитание: шесть четвертей ржи, шесть четвертей овса, пуд соли. Деньгами — три рубля.

Андрей Виниус ушёл довольный.

Артамон Сергеевич подошёл к образам, перекрестился: предстояло заняться делами Малороссии.

Позвал подьячего.

— Кто приехал?

— Вернулся Григорий Синявин, который объявлял казакам о царской радости, о даровании Богом великому государю сына Петра Алексеевича. С ним ссылка от протопопа Симеона Адамовича.

— А что слышно о полковнике Иване Серко? Не сбежал с дороги?

— До Верхотурья довезли. Теперь уж за Камнем.

— Протопоп Симеон монаха прислал или казака?

— Трёх казаков.

— Приготовь стол добрый. Когда позвоню — зови.

Прошёл в чулан, быстро снял верхнее платье. Вместо рубашки с янтарной запоною надел украинскую свитку — подарок полковника Солонины. Пристегнул к ферязи ворот-ожерелье, сплошь усыпанный рубинами, изумрудами, алмазами. Казаки свитку разглядят, конечно, не сразу, но разглядят.

Казаки при виде благодетеля Малороссии пали на колени. Григорий Синявин поглядел-поглядел, отдал земной поклон.

Говорил он первым. Нашёл-де войсковую старшину и боярина Григория Григорьевича Ромодановского не в Конотопе, а на реке Красене в Казачьей Дуброве. Старшина слушала объявление о рождении Петра Алексеевича стоя, поздравили князя и сами возрадовались. Рада была в обозе при государевом шатре. В обоз 17 июня приехал архиепископ Черниговский Лазарь Баранович, говорил молитву перед образом Спаса.

— Великих кликов или шума какого совсем не было, — рассказывал Синявин, косясь на казаков. — Ивана Самойлова, генерального судью, назвали тихо. Полковники киевский да переяславский Солонина с Райчей поставили Ивана на стол, обозный Забела поднёс булаву. Тут гетмана укрыли знамёнами, бунчуком осенили. Сказал Иван коротенько: «Великому государю служить буду верно, не изменю, как Брюховецкий, как Многогрешный».

— Хорош ли для вас Иван Самойлович? — спросил казаков Матвеев.

— Новый гетман человек ласковый, — ответили казаки. — Умный, учёный... Рода, правда сказать, не казацкого. Из поповичей. В Колядине был сотенным писарем, потом сотником в Веприке, наказным черниговским полковником.

— Всё Божьим Промыслом делается! — радостно сказал Артамон Сергеевич. — А что просил передать друг наш протопоп Симеон Адамович?

Казаки подали письмо. Подьячий прочитал:

— «Бога ради, заступай нас у царского пресветлого величества. Не плошась, прибавляйте сил в Киев, Переяславль, Нежин и Чернигов. Ведаешь непостоянство наших людей — лучше держаться будут, как государских сил прибавится. Присылайте воеводою в Нежин доброго человека: Степан Иванович Хрущов не по Нежину воевода. Дайте нам такого, как Иван Иванович Ржевский».

— Что на словах передать велено? — спросил Матвеев.

Казаки покосились на Синявина, но принялись говорить каждый своё, в очередь.

Первый сказал:

— Крымский царевич Нуреддин побил при Батоге каштеляна подлянского пана Лужецкого, а с ним гетмана Ханенко. У татар было сорок тысяч, у Ханенко вместе с польскими хоругвями — шесть. Сначала казаки взяли верх. Лужецкий распалился, погнался за татарами через Буг. Ханенко же не пошёл, обозом огородился. Поляков татары побили, Лужецкий прибежал с уцелевшими в табор. Табором и дошли до Ладыжина. В осаде теперь сидят.