Анатолий Карчмит - Рокоссовский. Терновый венец славы

Белозеров смотрел в голубые глаза Рокоссовского, на его лицо и думал, что восемнадцать лет, прошедших с того времени, как они не виделись, не изменили его друга. Разве что появилось несколько серебряных нитей в его русых волосах да в глазах светились какая-то скрытая воля и тонкая проницательность. На выразительном лице виделись жизненный опыт и внутренняя сила.

— Ты молодец, Костя, — сказал Белозеров, наполняя вином бокалы. — Не тронул деда. Эдакое благородство в тебе всегда било ключом. А я был не в меру горяч. Ох! Как я был не прав. Честно скажу: ты спас мою совесть. Ведь я мог бы кокнуть старика и смерть невинного человека мучила бы меня всю жизнь. Умница ты, Костя. Сложное было время, ох, сложное…

— Особенно в 1918 году, когда мы вели борьбу с «верховным правителем России» Колчаком, — сказал Рокоссовский и потушил в пепельнице слабо тлеющий окурок. — Как же ему хотелось соединиться с войсками американо-английских интервентов! Прямо из кожи вон лез. Бросал в бой одну дивизию за другой.

— А окружение в деревнях Верхние и Нижние Жады! Помнишь, как мы прорывали кольцо? — Белозеров говорил медленно — он был уже навеселе. — Ведь тогда колчаковцы усеяли трупами все поле боя. Досталось и нам на орехи.

— Зато в начале 1919 года мы не только сдерживали наступление колчаковцев, но и сами их успешно атаковали, — вновь закурил Рокоссовский. — А ночь 10 января не забыл? Кромешная тьма, а мы переправляемся по льду реки Камы на западный берег.

— Это когда я попал в полынью вместе с конем?

— Мало того, ты еще и меня заставил искупаться в ледяной воде. Я едва выкарабкался, чуть не пошел под лед.

— Виноват был я — ведь ты меня выручал, — усмехнулся Белозеров.

— Знаешь, Андрей, мне кажется, что нас всех выручал наш командир Юшкевич.

— О, это был сорвиголова, но не фанфарон, а человек, до исступления преданный идее революции. Знаешь, Костя, таких коммунистов я больше не встречал. А какой же он был мужественный и терпеливый! Когда в мае 19-го он был тяжело ранен и мы вместе с ним мучились в госпитале, он не проронил ни звука, хотя ему делали тяжелейшую операцию без наркоза. Я удивлялся его железной воле.

— После ранения я вас потерял совсем. Говорят, что Юшкевич воевал где-то под Перекопом. Не знаю, правда это или нет, но у меня о нем нет никаких сведений.

— Мы встретились с ним в 1920 году и вместе воевали с бароном Врангелем.

— Ну-ну, вот это интересно, — оживился Рокоссовский.

— Знаешь, Костя, после госпиталя Юшкевич командовал кавалерийским полком в прославленной 51-й дивизии Блюхера. Я у него был командиром дивизиона, — пояснил Белозеров и, тяжело вздохнув, глянул на Рокоссовского. — 20 октября — самый печальный день в моей жизни.

— Чем же этот день врезался тебе в память?

— В этот день, Костя, во время преследования вражеской пехоты был в упор убит Юшкевич. — Белозеров взял папиросу, закурил и, помолчав, добавил: — Он умер на моих руках… Мы похоронили его в братской могиле под Перекопом.

— Да, — с грустью произнес Рокоссовский. — Жаль, что он не дожил до наших дней.

— Когда я его поднял, он уже умирал, — говорил Белозеров с хрипотцой в горле. — Прежде чем закрыть глаза, он произнес: «Передай Косте Рокоссовскому, что…» И дальше фраза оборвалась.

У Рокоссовского подкатил комок к горлу. Он встал, поднял бокал и глухим, будто чужим, голосом, с резким польским акцентом, сказал:

— Если бы не Адик Юшкевич, меня бы скорее всего здесь не было. Это он, нашпигованный революционными идеями, увлеченный примером польского генерала Домбровского [7] Ярослав Домбровский (1836–1871), польский революционный демократ. Один из военных деятелей Парижской коммуны (1871), генерал, командовал участками фронта, главнокомандующий вооруженными силами Коммуны. Погиб в бою с версальцами. , сделал меня борцом за свободу угнетенного народа. В затишье между боями в Первую мировую войну мы много с ним говорили о равенстве, братстве, о свободе и чести, читали Байрона, Мицкевича. Он был старше, опытнее и удерживал меня от опрометчивых поступков. А ведь на фронте я творил немало глупостей: козырял своей смелостью, мог встать во весь рост на бруствере окопа и грозить кулаком в сторону немцев, не всегда ладил с командирами, склонными к самодурству, — зачастую рискованно лез на рожон. Мне иногда кажется, что он оставил мне частицу своего доброго сердца. Пусть же для сироты поляка Юшкевича русская земля, за которую он пролил много крови и отдал свою жизнь, будет отцом и матерью, мягкой и нежной, как пух. За память об этом великолепном человеке. — Несколько подумав, Рокоссовский закончил тост по-польски: — Ту bediez, drogi przyjacielu, fascynowac nas zawsze [8] Ты будешь восхищать вас, дорогой друг, всегда (польск.). .

Друзья выпили вино, не чокаясь бокалами, и молча сели.

Хотя сегодня и был выходной, но дом начал просыпаться рано. Где-то был слышен высокий голос женщины, глухо стукнула дверь, в верхней квартире тихо звучала музыка.

Друзья улеглись и еще некоторое время вполголоса говорили, пока их окончательно не сморил сон.

Рокоссовский спал всего лишь четыре часа. Скитания по дорогам войны, постоянные учения, тревоги, ночные занятия приучили его к спартанскому образу жизни и выработали привычку к короткому, но глубокому сну. Он взглянул на торчащие из-под одеяла ноги, которые не помещались на диване, и усмехнулся.

В комнате было тепло, уютно, на столе тикал будильник, а через открытую дверь из спальни слышался мощный храп Белозерова. Рокоссовский заложил руки за голову и начал думать о вчерашнем разговоре. Рассказ Андрея о гибели Юшкевича не выходил у него из головы. Его мучил вопрос: что хотел сказать ему Адик в последний миг в своей жизни? Теперь этого не узнает никто.

Рокоссовский никогда не мог представить себе Юшкевича мертвым. Ему всегда казалось, что он где-то энергично делает свое дело, что-то доказывает, с кем-то спорит или же в кругу друзей рассказывает остроумные анекдоты.

— Ты уже проснулся? — Из соседней комнаты вышел Белозеров. — Я, наверное, задал храпака?

— Я спал как убитый и ничего не слышал, — улыбнулся Рокоссовский.

Вскоре они позавтракали, закурили и продолжали разговор.

— Итак, в 1924 году ты уволился из армии, — начал Рокоссовский. — Затем закончил педагогические курсы и преподавал в школе немецкий язык.

— Да, в районном центре, на Волге. Почти четыре года учил детей. Потом меня выбрали секретарем райкома, в 1931 году послали учиться в Высший коммунистический институт просвещения России. Это был первый набор. После трехлетней учебы тружусь в Наркомате просвещения.

— Что ж, достойная профессия.

— Она мне нравится.

— Каково направление твоей деятельности?