Эмилио Сальгари - Сын Красного корсара

— А кайманы? — спросил Мендоса. — Совсем недавно вы очень боялись этих животных.

— Они далеко отсюда, а потом мы же не будем закрывать глаз.

— Поскольку нет ничего лучшего, придется выполнять этот совет, — сказал граф и повалился в траву, с видимым удовольствием вытягивая ноги. — Уже двое суток, как я и этот вечный ворчун не отдыхали. Не так ли, Мендоса?

— Может быть, и больше двух суток, — проговорил Мендоса, подражая графу.

Гасконец внимательно поглядел во всех направлениях, потом встал на колени, приложил ухо к земле, внимательно прислушался, а потом в свой черед вытянулся в траве, объявив:

— Ничего, мы можем отдыхать.

Но закрыть глаза было нелегко.

Непрерывно рокотали крупные жабы, и рокот их становился все громче; кайманы во всю старались подражать им, а лягушки соревновались между собой в силе своего исступленного посвистывания, как будто все они договорились помешать Мендосе вздремнуть хотя бы с четверть часа.

Было, однако, уже очень поздно, и рассвет вот-вот не замедлит явиться. На широте Мексиканского залива солнце заходит очень рано, но и восход не задерживается.

Летом в половине четвертого небо окрашивается первыми красками зари, и гаснут звезды.

Трое флибустьеров (поскольку и гасконца уже можно было причислить к рыцарям удачи) отдыхали пару часов, не прекращая напряженно прислушиваться, — из страха, что собаки полусотен могут застать их врасплох; и вот мрак начал редеть.

— В дорогу, сеньор граф, — сказал гасконец, быстро поднимаясь. — Я попытаюсь сориентироваться.

— Исправилась буссоль в вашем мозгу? — рассмеялся Мендоса.

— Солнце займется ее проверкой, — парировал искатель приключений.

— Надеюсь, что светило будет хорошим механиком.

— Увидите, приятель.

Они уже собирались отправиться в путь, когда услышали выстрел; стреляли где-то вблизи.

— Полусотня! — подскочил Мендоса.

— Которая стреляет из своих алебард! — заметил с улыбкой гасконец. — Я-то полагаю, что это подходит наш завтрак. Сеньор граф, у вас есть знакомые среди буканьеров?

— Ну, если не меня, то по крайней мере трех корсаров они хорошо знают: Красного, Черного и Зеленого.

— Из этой аркебузы наверняка стрелял буканьер.

— Пошли его искать, — ответил сеньор ди Вентимилья.

Они бегом продрались через густой кустарник и, оказавшись на его окраине, заметили стоящего посреди поросшей травой поляны плохо одетого мужчину, скорее уже пожилого.

На нем был кожаный передник, а голову прикрывала широкая фетровая шляпа; он стоял возле умирающего гигантского дикого быка. Увидев чужих, охотник отступил на несколько шагов и угрожающе крикнул:

— Кто вы? Отвечайте или я перестреляю вас, прежде чем вы сумеете ко мне приблизиться!

— Мы флибустьеры, переодевшиеся в испанцев, — ответил граф на чистейшем французском языке, потому что именно на нем раздалась угроза. — Я сын Красного корсара и племянник Зеленого и Черного.

— Черного корсара! — изумился буканьер, выронив аркебузу и подаваясь вперед. — Того самого вожака, который вместе с Граммоном, Лораном и Ван Хорном взял Вера-Крус? Я дрался под его началом! Громы и молнии Бреста! Сеньор, я к вашим услугам! Приказывайте!

Индейцы с больших островов в Мексиканском заливе называли словом «букан» человека, вялившего и коптившего шкуры и мясо убитых на охоте животных, ютившегося в простом шалаше, сооруженном порой из плохо переплетенных веток. От этого слова произошло и название «буканьер».

Эти грозные охотники, поставившие столько людей флибустьерам Тортуги и причинившие столько неприятностей испанцам, предпочитали селиться на острове Сан-Доминго, самом богатом дикими животными.

По большей части это были французские, английские и фламандские авантюристы, бежавшие с родины из-за нищеты или от преследований за преступные деяния.

Убранство буканьеров состояло из грубо тканной рубахи, вечно испачканной кровью, пары штанов из такой же ткани, пояса из необработанной шкуры, к которому цеплялись короткая сабля, пара ножей и две сумки, набитые порохом и пулями, а также бесформенной шляпы и башмаков из свиной кожи.

Самое большое желание буканьера заключалось в обладании хорошей аркебузой, стрелявшей пулями весом в унцию, и сворой в двадцать пять-тридцать бладхаундов [25] Бладхаунд (англ. blood-hound) — ищейка. , которых используют в охоте на диких быков, весьма многочисленных в те времена в Сан-Доминго, как уже было сказано.

Пищей им служили плохо прожаренные говядина или свинина, в лучшем случае приправленные перцем или смоченные соком лимона, не всегда посоленные, а пили они простую воду, и не всегда чистую, поскольку жили преимущественно поблизости от болот, где было больше крупной дичи, чем в обширных лесах, занимавших центральную часть большого острова.

Эти неустрашимые охотники не искали других удобств, кроме хибары, недостойной даже тех хижин, которые созидают полинезийцы или африканские негры; в таком шалаше им едва удавалось отдохнуть от проливных дождей или палящего солнца.

Живя с самого начала без женщин и детей, они взяли привычку селиться по двое, чтобы помогать друг другу, или брать в обучение новичка, с которым далеко не всегда хорошо обходились.

В этом странном обществе все было общим, и тот, кто выживал, становился полным наследником сожителя.

И при всем при том существовала определенная общность имущества: то, чего не хватало одному, он запросто, не прося никакого разрешения, брал у другого; отказ в нужной вещи воспринимался как серьезное оскорбление.

Крупные конфликты поэтому возникали между ними крайне редко, а если и случалось такое, то стороны всегда проявляли волю к примирению; если же спорщики все-таки не приходили к соглашению, то дело решалось поединком, но беда была тому, кто стрелял сзади или сбоку!

Виновного хватали, и удар дубиной по черепу отправлял его в мир иной, потому что эти авантюристы считали себя людьми чести, хотя происходили по большей части из низов западноевропейского общества.

Не стоит и говорить, придерживались ли они законов своей родной страны, от которых считали себя освобожденными, после пересечения тропиков и морского крещения, церемонии в те времена весьма распространенной в отношении тех, кто в первый раз пересекал экватор.

Возможно, поэтому они отказывались от своих настоящих имен и брали себе другие.

А вот от своей религии они полностью не отказывались, будь то французы, англичане или голландцы; но вся их религиозность сводилась к упоминанию имени Бога и преобразование его в абстрактную идею, которой они пользовались по своему усмотрению.

Странным был и способ, каким они порой вступали в брак с женщинами, по большей части индианками или же с европейскими пленницами, проданными в качестве рабынь на Тортуге.