Эмилио Сальгари - Сын Красного корсара

Начались переговоры, и флибустьеры уже не сомневались получить и то, и другое, когда на третью ночь после взятия фортов вспыхнул чудовищный пожар как раз недалеко от того места, куда морские разбойники снесли награбленные сокровища.

Но флибустьеры не понесли никакого ущерба, потому что успели вынести добычу в безопасное место, чудесным образом избежав опасности. После они обратили свои силы на спасение несчастного города, во многих районах которого показалось пламя, однако добрая треть города все же погибла вместе с жителями.

Воздух в городе стал зловонным от разложения множества непогребенных трупов. Это привело к распространению многих болезней. Тогда грозные морские разбойники, бросив совершенно ненужные им испорченные крепостные пушки, потянулись к Тихому океану, прихватив с собой пятьдесят заложников обоего пола, которые должны были гарантировать получение выкупа, выплата которого должна была произойти по частям, а потом отправились на остров Пуна, где оставались в течение месяца.

Это был месяц веселых кутежей, и вместе с тем было удивительно видеть, как грубые, неотесанные авантюристы воображают себя дворянчиками, бесконечно организуют танцевальные вечера и банкеты, поскольку среди пленников оказалось много умельцев играть на гитаре или мандолине. Были среди пленниц и самые прекрасные женщины Гуаякиля, которые уже не видели в своих похитителях нарушителей мирной жизни своего города и похитителей имущества своей семьи, а скорее — мужчин по большей части любезных и почтительных, так что эти несчастные получили достаточно приятную компенсацию за свой страх и перенесенные муки; они могли пользоваться такой же свободой, что и в своем потерянном доме, под гнетом ревнивых мужей. Испанская гордость и суровость не подходили этим женщинам.

Впрочем, привлекательная природа острова придавала плену скорее характер приключения, чем тюрьмы, особенно для пленниц, имевших больше возможностей для развлечений.

Однако к концу месяца веселье разом прекратилось, потому как никакого выкупа так и не последовало.

Председатель Королевского суда Панамы постоянно просил отсрочек, хотя флибустьеры подозревали, что отсрочки эти обусловлены отнюдь не отсутствием денег, а тайной целью надуть их, получить время, необходимое для того, чтобы собрать достаточные силы, и разбить морских бродяг. И тогда они приняли жестокое решение, несмотря на протесты Равено, который, как и Гронье, ненавидел жестокость.

Флибустьеры собрали всех пленников и заставили их тянуть жребий, уже решив, что головы четырех несчастных передадут испанскому чиновнику, который прибудет с просьбой об очередной отсрочке.

Увы! — но эти несчастные вынуждены были подчиниться жестокой судьбе, и четыре головы передали чиновнику с предупреждением: если через четыре дня обговоренный долг не будет выплачен, новые головы отправятся в Панаму, к председателю Королевского суда.

Подозрения флибустьеров, впрочем, были небеспочвенными, потому что на следующий день удалось перехватить курьера, отправленного из Гуаякиля в Лиму. Он нес письма, в которых ясно указывалось, что в ожидании обещанных подкреплений на Пуну будет отправлена некая сумма, долженствующая обмануть корсаров. В приписке говорилось, что истребление морских разбойников видится делом гораздо более важным, чем гибель пятидесяти пленников.

Как мы уже сказали, среди заложников был губернатор Гуаякиля, а так как он очень не хотел лишиться головы, то нанял одного монаха, оказавшегося в компании пленников, человека очень уважаемого испанцами, и послал его на континент со всеми полномочиями для сбора средств, необходимых для выкупа.

Но в самый тот момент, когда монах покидал остров, к берегу подошла лодка, на которой флибустьерам привезли двадцать тысяч пиастров золотом и двадцать мешков муки. Чиновник, привезший эти богатства, попросил трехдневной отсрочки для полной выплаты выкупа.

Флибустьеры на это не согласились, объявив, что раз испанцы не выполняют своих обещаний, они снова навестят Гуаякиль и сожгут его дотла.

Ответ на такое заявление не мог не быть куда более решительным.

Новый посланец по делу Гуаякиля прибыл несколько дней спустя. Он объявил, что по всем платежам испанцы согласны отдать только двадцать две тысячи пиастров, а если флибустьеры захотят снова атаковать город, то найдут в нем пять тысяч человек, готовых принять их.

Никто не мог даже усомниться, что в ответ на такое заявление среди корсаров Равено найдутся такие, кто захочет мгновенно перерезать глотки всем пленникам, включая женщин. Но нашлось много других, которые говорили, что подобная жестокость не принесет никакой пользы, поэтому лучше принять двадцать две тысячи пиастров и отпустить на свободу пленников, а потом уйти в море, на новые, еще более удивительные, дела.

Через два дня после падения Гуаякиля граф ди Вентимилья, его сестра и трое забияк покинули город в сопровождении тридцати корсаров и десятка флибустьеров, решивших вернуться в Европу, поскольку они уже накопили достаточно богатств, чтобы спокойно жить в своих странах.

Маркиз де Монтелимар выехал за день до них, пригрозив при этом местью молодой метиске и графу.

Переход через Панамский перешеек совершался короткими этапами, чтобы не слишком утомлять сестру графа; двенадцать дней спустя маленький караван удачно прибыл в небольшой порт Рива, где уже три месяца стоял на якоре фрегат, поднявший испанский флаг, чтобы немногочисленные жители побережья видели в нем сторожевое судно, препятствующее высадке флибустьеров с Тортуги.

Шлюпка уже подошла к берегу, уже надо было садиться в нее, когда гасконец, который во все время перехода, казалось, потерял весь свой юмор, отвел в сторону графа и Мендосу и сказал им:

— Сеньоры, должен сказать вам, что у меня нет никакого желания возвращаться в Европу. Для меня прощание с вами — большой удар, но со временем, надеюсь, я утешусь. Не забывайте только, сеньор граф, что моя шпага всегда к вашим услугам, если вам это когда-нибудь понадобится.

— Что вы говорите, сеньор де Люсак! — воскликнул сын Красного корсара, пораженный столь неожиданным решением. — Сегодня вы достаточно богаты, чтобы подлатать ваш гасконский замок и мирно возделывать там виноград и яблоки.

— О чем вы, сеньор граф? Мне сорок лет, и я испытываю непреодолимое желание завести семью.

— Ах, ты, плут! — крикнул Мендоса, тогда как дон Эрколе, приблизившийся к этой группке, разразился смехом. — Он влюбился в прекрасную севильянку!

— Вы догадались, приятель, — ответил дон Баррехо. — Эту грациозную вдовушку я сделаю сеньорой де Люсак, и мы будем продавать испанские и французские вина в трактире под вывеской «Гасконская драгинасса»!