Олег Фурсин - Барнаша

И вот, этот незнакомец в саду, в своих белых одеждах, со взглядом исподлобья, блеснувшим, как остро заточенный клинок при лунном свете, вызвал у меня то же чувство отвращения в смеси со страхом. В последующем прояснилось, что это — добрый знакомый Иосифа, даже друг. И я не посмела почему-то расспрашивать о нём. Мне это было неприятно. Осталось в памяти имя: Ормус. Имя это связано с понятием Света, не стану объяснять, откуда я это знаю, довольно того, что знаю. Но как же имя это не соответствует истинному лицу Ормуса!

Итак, в саду перед домом, подле пустых винных бочонков, мы нашли удручённого Иосифа, Ормуса, и вызвавшую нас свекровь. Всем своим видом выражая озабоченность, свекровь, с некоторым неодобрением в голосе, сказала, кивая головой на Иосифа:

— Вина нет у них!

Что же, плохо, конечно, но поправимо. Неприятно, что слова эти прозвучали как бы в укор Иосифу, так много сделавшему для нас. Как бы продолжая мою мысль, Иисус несколько грубо ответил ей, ведь своим упрёком она могла обидеть нашего распорядителя:

— Что мне и тебе, женщина? Ещё не пришел час мой.

Он давал понять своей матери, что не его забота сегодня, в часы праздника, думать о подобных вещах. До сих пор всё, сделанное Иосифом, было безупречным. И сам Иосиф найдёт, как помочь горю…

Между тем, лишившись вдруг жениха и невесты, несколько гостей вышли из-за стола, с целью найти и возвратить лучшее его украшение назад. Иосиф, человек достойный, постарался придать случившейся неприятности вид шутки.

— Поскольку Йэшуа известен в Галиле своими чудесами, не мог бы он сотворить маленькое чудо на собственной свадьбе? Не стоит волноваться, наш жених ещё не то может!

— Ладно, дядя, не смейся надо мной. Пошлём в город людей, через час будет вино, вот и все чудеса.

— А я говорю, тот, кто поднимает больных людей на ноги, сумеет и воду превратить в вино! Надо постараться, Йэшуа! Мариам ждёт, и это её свадьба. Желание невесты — закон для всех нас, и для жениха — тоже…

Иосиф подал знак, подбежали те, кто прислуживал нам за столом. Распорядитель указал им на внушительных размеров винную бочку.

— Вот, жених желает заполнить эту бочку родниковой водой из источника. Что он вам говорит, то и делайте.

На наших глазах стали её заполнять водой. Иисус взирал на это с искренним изумлением, как мне казалось.

— Ну, если тебе вздумалось помыть бочку, да родниковой водой, не стану спорить. За столом вина ещё много. Пошли всё жё людей в город…

— Закрывайте бочку, — последовал приказ Иосифа. — Дадим вину созреть.

Посмеиваясь, подшучивая, пьяная компания двинулась в дом. Кто-то оставался в саду, стараясь отдохнуть от винных паров, проветриться.

Но когда спустя небольшое время нас вновь настоятельно вызвали в сад, из той самой бочки стали черпать чудесное, много лучше прежнего вино… Оно переливалось на свету рубином, одевало солнечный свет в багрянец, и аромат у него был… Я бы сказала, что это был аромат чужих стран и дальних путешествий! Изумление Хузы бросилось мне в глаза. Он всё это время не отходил от бочки, вернее, от Иосифа. Конечно, из всех гостей на свадьбе Хузе, домоправителю тетрарха, ближе всего был Иосиф, что по возрасту, что по положению своему…

— Но как? Каким образом? — бормотал он. — Её же закрыли, и там была вода! А теперь вино, и со вкусом тех вин из Рима, что доводилось пробовать в подвалах Ирода! Здесь, в Галилее, и виноград другой! Ведь для будущего вина всё важно — и род винограда, и особенности земли, в которой растёт лоза, и солнце в той местности, в которой ягоды вызревают!

Ещё несколько человек не сдерживали переполнявших их чувств, главным из которых было ошеломление, удивление без границ. Хуза же продолжал размышлять вслух, никого не слушая:

— Да и не могло оно попасть в бочку, какое бы оно ни было!

Гости воззрились на Иисуса. Он же смотрел на Иосифа. В глазах моего мужа, тоже приложившегося сегодня не к одной чаше, искрилось самое настоящее веселье.

— Ах, дядя, дядя, — с ласковым упрёком сказал он. И покачал головой.

— Странный ты человек, племянник, — отвечал Ему Иосиф. Подают вначале лучшее вино к столу, а когда все напьются, после худшее, всё равно не заметят. А ты хорошее вино сберёг доселе…

Я же, хоть всё это и было загадкой, ни о чём не спрашивала. Там, где был мой любимый, воцарялись покой, избавление от болезней и горя, творились немыслимые чудеса. От Него исходили тепло и радость. Большего чуда, чем беременность Иоанны, могла ли я ждать от Него? Большим чудом была лишь наша с Ним встреча. А она уже состоялась. Что уж говорить о какой-то бочке с вином…

Понтию Пилату, прокуратору провинций Иудея, Идумея и Самария, в преторию Кесарии Приморской.

К* — Понтию Пилату, привет.

Я не сумел ответить тебе вовремя. В городе по-летнему жарко и пыльно. Я сбежал на берега Комо [252], в свой деревенский дом. Именно дом, поскольку назвать его виллой было бы слишком лестно. Строение не заслуживает подобного названия, и мне порой стыдно перед живущими по соседству богатыми гражданами. У них — мраморные дворцы, а я почти нищенствую. Потомок патрицианского рода, давшего Риму Аппия Слепого [253], Клавдия Кадика [254], Тиберия Нерона [255]… Мой божественный дядя не слишком обеспокоен бедственным состоянием членов своей семьи. Впрочем, как ты знаешь, кое-кому из нашей родни приходится много хуже. Я же изо всех сил поддерживаю мнение о себе, как о недотёпе и бедном, нищем представителе семейства. Между тем, наши операции по обмену приносят баснословные прибыли. И сегодня я уже богат. Однако, чтобы не привлекать к себе внимания, я отпустил на свободу трёх рабов своей матери, они преданы мне. Ты их хорошо знаешь, они росли вместе со мной. Теперь весь Рим удивляется их внезапному сказочному обогащению. А больше всего удивлена моя любимая матушка. И не счесть упрёков, которыми она меня осыпает по поводу этого богатства отпущенников — по её мнению, это ещё раз доказывает, как бездарен я сам. Она никогда не скупилась на нелестные прозвища, ославила меня с колыбели глупцом. Приходится оправдывать её слова обо мне и выглядеть глупее, намного глупее, чем есть. Чаще всего это удаётся. Но только не здесь, в окружении неба, облаков, зелёной листвы и голубых вод.

Здесь я больше всего пишу, возделываю не поле (его у меня нет), а занятиями собственный ум. Как в других местах показывают полный амбар, так я здесь горжусь scrinium [256]со своими писаниями. Здесь я богат, несметно богат, богаче Красса [257]. Мой нынешний труд посвящён истории Этрурии. Я бы хотел сделать подарок нашему общему другу, этруску [258]. Он, несомненно, покорён моими знаниями в этом вопросе, подобных которым нет у него самого. Он не знает родного языка так, как знаю его я. Нет ничего более приятного для инородца, чем знание его родного языка и истории представителем другого народа. Тем более — властвующего народа. Это — признание в любви и уважении, это — оценка заслуг. Я думаю, Понтий, что тебе следует это учесть. Знаю, что ты мало уважаешь тот народ, которым управляешь. Я не призываю тебя начать его тут же возносить. Но, отринув высокомерие, узнав язык, обычаи, предания, ты очень скоро поймешь, что больше не способен презирать. И это не замедлит сказаться на делах, поверь.