Олег Фурсин - Барнаша

Иисус оставил на время свою страну и отправился в чужие языческие города, чтобы найти в них отдых и мир, в котором ему было отказано на родине. «И вышедши оттуда, Иисус удалился в страны Тирские и Сидонские» [260].

Тир и Сидон — древние финикийские города-государства. Издревле боролись они друг с другом за господство в Финикии. Их языческие храмы, величественные дворцы, базары, пристани соперничали друг с другом в красоте и роскоши. За ними простирались голубые просторы Средиземного моря. И вся эта земля, всё это море для иудеев были дважды, трижды языческими. Язычниками были сами финикийцы. Будучи подданными Рима, они подчинялись ненавистным римлянам — тоже язычникам. И, наконец, образование и язык финикийцев были греческими — и вновь ненавистными языческими. А море связывало эту страну со всем чужеродным в мире, противным иудейской вере. Так чего искал в этих городах Мессия из иудеев?

Иуда, называемый учениками Дидим — близнец, жаждал ответа на этот вопрос для себя. Быть может, он единственный из всех учеников, ведомых Иисусом, приближался к правильным ответам на подобные загадки Учителя. Он не был из числа детей земли, увлекаемых Иисусом в надежде на чудеса, на место рядом с Учителем в будущем царстве. Образование в этом смысле никогда не даётся даром, а у него оно было явно в излишнем для других учеников количестве — он знал языки, изучал философию, прошёл религиозные школы фарисейства, а затем и ессейства. У человека столь широко образованного возникает привычка думать, думать всегда. Даже тогда, когда твою жизнь определяет искренне любимый Учитель, предмет поклонения и уважения. Дидим стремился понять его и, в отличие от остальных учеников, иногда понимал.

Так было и в последнем случае. Конечно, видимая всем, лежащая на поверхности причина их ухода из Иудеи была та, что они на время покидали ставшую опасной для них страну. Была и другая причина, тоже понятная всем. Среди финикийцев жило немало иудеев. Часть из них перенимала язык, обычаи, религию народа-язычника. Иисус хотел говорить с ними, хотел нести им свой свет. Он называл их в разговорах с учениками «погибшими овцами дома Израилева», и сожалел о них, и сокрушался. Вести о деятельности Иисуса проникли уже в эти далекие области, и многие шли к Нему, пророку из Иудеи, и возвращались к Отцу Небесному, и прославляли имя Господа, от которого отвернулись, живя в чужой стране. Да, это было поистине немаловажно.

Но была и третья причина, и Дидим прозревал её. Вначале с удивлением и недоверием, потом с просветлением и радостью. И те два случая, что дали толчок его мысли, достойны отдельного рассказа…

Иисус любил проповедовать на берегу моря. Быть может, сине-зелёная гладь Средиземного моря напоминала ему родные воды Галилейского? Но здесь всё было иным: и соленая вода, и светло-жёлтый песок берегов, в котором утопали по щиколотку ноги. А может, волны и неумолчный шум моря просто настраивали на особый, задумчивый лад, приближали Его к величию и простоте, присущим нерукотворной природе? Иначе чем объяснить Его стремление к зелёным горам, к морю, к синеве небес, к этим извечным краскам, на фоне которых протекают, сменяясь, человеческие драмы? Так или иначе, но и в тот день они расположились на берегу моря, на песке возле воды. То были ранние часы, любимые Учителем, рассветные, тихие. Ещё было мало народа на берегу, и ещё Учитель не отверзал уст для разговора с ними и с теми из иудеев, что шли на берег в надежде на чудо. Они согревались в тёплых лучах восходящего солнца, радуясь медленной смене тишины ночи на хлопотливый шум дня. Отчаливали от пристани последние, уже опаздывающие на ловлю рыбаки из нерадивых сонь, что встречаются на всех берегах. В деревне неподалёку кричали петухи, соперничая друг с другом в громкости и высоте издаваемых криков. Время от времени обрадованно клохтала какая-нибудь из подчиненных им кур, и снова раздавался победный клич исполнившего свой мужской долг петуха. И, несмотря на эти звуки, окружающий мир всё ещё был очень тих и покоен.

«И вот, женщина Хананеянка, выйдя из тех мест, кричала ему: помилуй меня, Господи, Сын Давидов! Дочь моя жестоко беснуется» [261]. Упав на колени перед сидящим на песке Учителем, обняв Его ноги, какая-то женщина лобызала края Его одежд, и плакала, и умоляла о спасении дочери своей. Она нарушила рассветный покой, что царил в их сердцах. Она билась о стену разделения, воздвигнутую иудейской гордыней. Эта гордыня не позволяла им сострадать какой-то язычнице, и первым движением Симона-Кифы, и Симона-Зилота было оттащить от Учителя несчастную. Но Учитель остановил их жестом. Вознегодовали и остальные ученики, и что-то злобно кричали ей. Кроме двух, одним из которых был Дидим. Его сердце когда-то уже разрывалось между любовью к собственной матери и требованием ессев считать её нечистой и чужой. Он эту дорогу прошёл однажды, а дважды в таком не ошибёшься.

Но что было этой матери до людей, в чём-то её укоряющих?! Разве они могли остановить её, когда она была уверена — Он может исцелить её дитя! Она не могла потерять последнюю надежду, ибо её боги отказали ей в помощи.

— Разве не исцеляешь ты богатых и бедных?! — спрашивала она у Иисуса, заливаясь слезами. — Кто ни просил тебя о помощи, того коснулась благодать Твоя… Дай же и мне твоей силы, не пожалей её для несчастной матери… У тебя ведь тоже есть мать, посмотри на меня так, словно я — это она… Не может сын отказать матери в горе, если в силах помочь!

Но Иисус не отвечал на просьбу женщины. В удивлении смотрел Дидим на лицо Учителя. Он не помнил такого холодного выражения лица у Иисуса. Учитель принял эту просительницу так, как в былые времена всеобщего непрощения в их семье принял бы её собственный отец Иуды — с равнодушием, граничащим с презрением, чуть ли не с отвращением. Это лицо было отражением лиц обоих Симонов, которых Дидим считал людьми недалёкими и простоватыми, а посему — ещё и злыми, отражением лица Иуды-казначея, с его непримиримой враждой ко всему неиудейскому. Это было лицо Ханана, и Каиафы, его зятя, и фарисеев, когда они говорили либо думали о римлянах, своих недругах… На эти несколько мгновений Дидим потерял Учителя. Сердце его разрывалось от противоречивых чувств отчаяния и надежды, ибо не мог Дидим поверить окончательно в то, что это лицо — настоящее. Те же чувства испытывал ещё один ученик Иисуса, с удивительно нежным овалом лица и изящной фигурой. Как и Дидим, последний с выражением отчаяния взирал на Учителя, и даже требовательно теребил Его за рукав одежды, и пытался даже что-то укоряюще шептать Учителю, который словно и не слышал этого, любимого им, ученика на сей раз.

Но мать не теряла веры. И когда Иисус встал, и прошёл мимо, словно не слыша её мольбы, она последовала за ним.