Олег Фурсин - Барнаша

Гость Сеяна исподволь, ненавязчиво рассматривал лицо хозяина. Он восхищался этим человеком. И пытался понять — как произошел его невероятный взлёт к самым вершинам власти.

Он думал: «Губы обычно плотно сжаты. А плотно закрытый рот — признак целеустремленности и решимости. Но губы у него толстые, большие. Это говорит о любви к иронии и сарказму, о разуме. Вообще-то большие губы — ещё и признак мужественности. И ещё, широкий рот — это хитрость владельца. Да, всё это верно — умён, хитёр, решителен, и мужеством не обделён. Насмешлив. Что же ещё? Мало ли в Риме таких. Больше половины жителей города. Крупный четырехугольный подбородок — признак храбрости и силы. Ложбинка посередине — приверженность к подвигам в постели, немалая выносливость в делах любви. Брови с загибающимися вверх концами — это удачливость, успех. Лоб широкий, высокий, покрытый прямыми, непрерывающимися морщинами — большие умственные способности, талант. Об этом говорят и высоко поставленные уши. Их верхушки на уровне глаз. Пожалуй, оттопыренные уши портят его лицо, по крайней мере, будь я женщиной, я бы не одобрил такую форму. Однако, для меня, поскольку я не женщина, важно другое. Как, впрочем, и для женщин это не самое главное в мужчине…»

Лёгкая добродушная улыбка коснулась его губ. «Итак, оттопыренные уши… Это говорит о врождённом вкусе, о повышенном внимании к себе и к своему внешнему виду. Эту черту одобрила бы каждая женщина. Но для меня опять же более важно, что Сеян, судя по форме ушей, крайне недоверчив. Он полагается лишь на себя, даже к близким не обратится за помощью в трудный час. Постарается сделать всё сам. Он любит рисковать, но рискует всегда обдуманно. И это один из секретов успеха…»

Решительно, гость испытывал явную симпатию к хозяину. И не без ответа.

— Нерон, я хотел бы знать, что происходит в интересующей нас провинции, — прервал затянувшееся молчание Сеян.

Гость даже вздрогнул, оторванный столь внезапно от изучения черт лица собеседника. Он и сам знал в себе это качество — глубокую задумчивость. Он трудно возвращался к окружающему миру после длительных раздумий. Казалось, погружённый в размышления, проживал целую жизнь, и не мог от неё оторваться. Это служило поводом для насмешек родни, они считали его глупцом, тупицей. Пока плод его размышлений не выливался во что-то совершенно недостижимое для них — блестящую речь на смерть отца, труд по грамматике, истории…

Поскольку гость не отвечал, Сеян счёл нужным разъяснить:

— Мой друг, я имею в виду Иудею. Как там наш прокуратор?

— Облагодетельствованный и спасённый тобой, Луций? После историй с акведуком, знамёнами и прочими его неприятностями?

— Ну, вряд ли стоит преувеличивать. При зрелом размышлении император и сам бы понял необоснованность обвинений. При дворе много обвинителей, бездельники только и ищут повод для разговоров. А прокуратор делает дело, и делает его, надо отметить, очень неплохо. Кстати, в отличие от многих наших друзей, я в нём и не сомневался. Отличная выучка, заложенная долгой службой рядом с твоим братом, не пропала даром.

— И всё-таки, твоя поддержка…

— Счастье, зависящее от душевных свойств одного человека, весьма непрочно. И моя, и прокуратора, и твоя жизнь, Нерон, слишком зависят от Тиберия. Это пугает. Император весьма недоверчив, весьма. И годы не делают его лучше. Я рад, что Понтий Пилат — человек вне этих размышлений, человек дела. Что там с нашим актёром по имени Иисус?

— Всё развивается в соответствии с задуманным. Он проявил незаурядные способности к чудесам. Жрец доволен учеником, и они немало прошагали по стране. Но почему же, Луций, если император вызывает у тебя опасения, камея всё ещё у тебя? Почему ты не спешишь сделать ему дорогой подарок?

При упоминании о камее Элий Сеян поежился.

— У меня нет ответа на твой вопрос, — быстро высказал он. — Я сам не знаю.

Нерон молчал, ожидая всё же объяснений.

— Назови это, как хочешь, — стал путаться Сеян. — Знаешь, это такое чувство, как в горах. Когда стоишь над пропастью, и видишь глубину гибельного ущелья. Так и тянет вниз, на самое дно. Страшно до ужаса, до онемения членов. И немного радостно, словно сейчас обретёшь крылья… Или когда играешь на деньги, и понимаешь — выигрыш твой, вот, сейчас, и кости выбросят то, что нужно. Они ведь… и они выбрасывают, понимаешь?

На лице собеседника выразилось недовольство.

— Луций, когда играешь в кости, есть риск потерять деньги. Но твоя игра с судьбой грозит смертью, потерей детей, положения, всего состояния! Это угроза и нашему делу. Если македонец прав, и камея способна на то, что ей приписывают… Я не понимаю тебя.

Но Сеян уже был готов к спору.

— Прежде чем ты, мой молодой друг, примешь власть в этой стране, она должна быть подготовлена. Я назвал это для себя «чем хуже, тем лучше». Тиберий — не самый плохой из правителей, и хотя на совести его уже есть немало зла, но истинным злодеем в глазах римского народа он не стал. А надо, чтобы стал. Плебс должен осознать свое убожество и, что самое главное, свою незащищенность. Наши умники утверждают, что Риму нужны хлеб и зрелища. Они уверены, что самое важное для толпы — то, что находится внизу. Брюхо, задница, член — вот то, что составляет лучшее. Но… это всё должно быть вечным и под надежной охраной. Мы же должны создать ситуацию, когда всё это утонет в крови, грабежах, насилии. Люди потеряют близких, разуверятся в завтрашнем дне. Они будут дрожать за свои жизни каждый час, каждую минуту. Это поможет им возненавидеть власть, что не желает их кормить, лечить, обеспечивать им спокойную старость… И то множество бесполезных богов, что не способны их защитить. Тогда они придут к тебе за справедливостью. К тебе, и одному-единственному Богу, которого ты им подаришь. Простым обещанием счастья их не возьмёшь…

Нерон стал бледен.

— Но я не желаю участвовать в подобном!

— Извини, Нерон, тогда я сильно ошибся в тебе, и правы твои кровожадные родственники, называя тебя изгоем, позором семьи. Ты, может быть, когда-нибудь… заметь — случайно! — и станешь императором. Как Клавдий по крови, ты чего-то стоишь. Но уже скоро после этого, тихо и спокойно, отправишься в царство Аида, отравленный или придушенный в своей любимой постели.

Это был старый, как мир, трюк. При этом безошибочно приносивший успех. Сеян был из тех немногих, кто мог, на первый взгляд, унизив собеседника, возвысить его в собственных глазах. И дать толчок к решительным действиям. Решительность — именно то, чего не хватало Нерону. Безволие, бесхребетность, безответность — всё это Нерону с самого раннего детства навязывалось ежеминутно и целенаправленно его роднёй. С чем Луций Элий Сеян, и не без успеха, боролся всё это время.