Виктор Вальд - Месть палача

По приказу дожа двое стражников скрылись за дверями и вскоре появились, сопровождая…

– Адела! – тихо застонал Гудо, а затем громко, не в силах сдержаться воскликнул: – Моя милая Адела!

Но женщина, оставленная без поддержки стражников, сухим листом опустилась на холодный каменный пол. Она осталась безучастна и к присутствующим, и к страшным орудиям пыток, и даже к громкому возгласу Гудо. Это было болезненное безразличие, сломанной и, скорее всего, обезумевшей женщины, не принимающей никакого внешнего мира.

– Адела, моя милая Адела. Что с тобой произошло? Что они с тобой сделали?

Гудо рванулся вперед, но крепкие короткие цепи только издевательски звякнули и больно впились в запястья рук и в лодыжки ног.

На это дож лишь громко и злорадно рассмеялся:

– Эй вы, палачи, знайте свое дело! Разденьте ее!

Гудо взревел:

– Я отомщу каждому, кто прикоснется к моей женщине! Кто коснется даже ее волосинки на голове! Если не смогу это сделать сейчас, я вернусь из самых глубин ада и жестоко убью каждого, оскорбившего прикосновением эту женщину! Клянусь самой страшной клятвой палача! Клянусь именем «синего дьявола»! Клянусь! Клянусь! Это месть палача настигнет каждого, прикоснувшегося к этой женщине в желании принести ей боль и унижение!..

И без того ужасное лицо узника превратилось в лицо престрашнейшего демона. Писцы и судьи, вскочив со своих мест, прижались к стене. Помощники палача застыли, не решаясь сделать ни малейшего движения.

– Ах, вы подлые трусы и ничтожества! – в чрезвычайном гневе закричал дож. – Негодяи! Даже в присутствии дожа, вы позволяете себя быть слабаками и презренными червями. Вы предаете своего дожа! Вы предаете Венецию! Трусы! Трусы! Но рыцарь Марино Фальеро не знает что такое трусость. Его не запугает даже сын дьявола!

С этими словами дож схватил сухой старческой рукой волосы несчастной женщины и с силой приподнял исхудавшее тело.

В наступившей гробовой тишине небесным громом прозвучали слова жуткого узника:

– Я убью тебя, Марино Фальеро! Именем Господа я исполню свою клятву!

Гудо напрягся всем телом. От этого напряжения запело железо. Невероятно, но изготовленные лучшими мастерами Венеции оковы не выдержали! Одна за другой разорвались цепи на руках «сына дьявола». Гудо посмотрел на обрывки цепей и попытался сделать шаг.

– Убейте, это исчадие ада! – отпуская свою жертву, взмолился Марино Фальеро. – Убейте, убейте, убейте!

Но никто не сдвинулся с места, пораженный сверхъестественной силой узника. Страх настолько сковал всех присутствующих, что не было даже сил наложить на себя спасительное крестное знамение.

Вот уже освободилась и правая нога жаждущего мести гудо. Еще одно усилие и…

В стремительном прыжке палач Джеромо оказался за спиной узника и вонзил в основании шеи острую иглу.

Невероятно дикая боль тут же пронзила тело несчастного. Но еще хватило сил, чтобы повернуться в полкорпуса.

Увидев глаза, наполненные то ли слезами, то ли немыслимой болью, отчаянием и печалью, венецианский палач всадил рядом с первой иглой вторую и едва слышно прошептал:

– В память о моем великом учители мэтре Гальчине.

– Это вновь ты, мой учитель и мучитель? Ты встречаешь меня на пороге ада? Не думал, что в аду так темно…

– А ты открой глаза…

Нет, это не голос мэтра Гальчини. Это голос совсем другого человека. Того, кто просился в друзья. В корыстные друзья. Тот, в дружеском участии которого, нуждался «господин в синих одеждах».

– Это ты, умник Абеле Дженаро? Ты так же, как и я, в аду?

– Совсем туда не желаю, и тем более не тороплюсь даже в райские сады. Открой глаза.

– О, сколько же боли и испытаний пришлось мне перенести за мою многострадальную жизнь! В последний десяток лет я был готов ко всем мыслимым и немыслимым пыткам. Я не знал границ своей силе и воли. Но сейчас… Мне так трудно поднять веки…

– Я же говорил, что это длительный паралич. Не всякое тело с ним может справиться за столь короткое время, – прозвучал другой голос, не принадлежащий советнику.

– Кто с тобой, Абеле Дженаро? Нет, постой. Не говори. Кажется, это голос палача Джеромо?

– Для тебя, Гудо, Джеромо не палач. Он твой спаситель. Открой глаза.

– Участь палача Джеромо – вечные муки в аду. Видно скучно мне там не будет. Найдется, с кем поговорить, поделиться мастерством. Уверен, он, как еще один ученик мэтра Гальчини, – отличный собеседник.

– Да открой же ты глаза!..

– Ладно, ладно… Не кричи так, палач. На палача нельзя кричать никому. Даже судьям, даже королям… Как не хитри и не пытайся извернуться – я палач Гудо.

– Может мне его ударить? Я не знаю такого закона. Но думаю палачу можно коснуться палача, не оскорбив его чести и не осложнив жизнь.

– Значит и мне это можно… Если ты, палач, мой спаситель, прими эти слова за шутку. Ладно, я понял. Я жив и не в аду.

Гудо медленно, с легким стоном приоткрыл веки. Ошибиться было невозможно. Это свет – яркий солнечный свет.

– Где я?

– Ты в покоях палача Джеромо, – с облегчением вымолвил один из трех глав Совета Десяти.

– Как это возможно?

– Теперь многое возможно. Хотя и не все. Но в покоях палача тебя не станут тревожить. Тем более что твой главный тюремщик Сильверо Пальмери дал на это согласие, как и я. Видишь ли, всем показалось, что палач Джеромо убил тебя по приказу дожа. Собственно говоря, и убил. Ты был мертв. Не знаю как, но венецианский палач, дал тебе дыхание, когда дож и судьи покинули камеру пыток. Вот уже пошла вторая неделя, как он приводит твои жизненные соки, что были остановлены иглами, в свои естественные каналы. Его снадобья и настойки воистину волшебны.

– Значит, все это время я был между небом и землей?

– Это так, – согласился палач Джеромо.

Гудо усмехнулся, приподнялся и облокотился на несколько пуховых подушек, покрытых узорчатой венецианской тканью.

– Богато живешь, палач, – кивнул головой узник, после того как он медленно обвел взглядом убранство жилища палача.

– Мэтр Гальчини не одобрил бы этого, – улыбнулся Джеромо, – но сейчас другие времена. Другие нравы. И… У меня очень много работы. Венеция щедро ее оплачивает.

– Так значит, мэтр Гальчини…

Палач останавливающе поднял руку:

– Однажды, про себя, я назвал его «отцом». Каждый его истинный ученик – мой брат. Не стал же и ты убивать брата?

– Я не называл Гальчини «отцом». Никогда. Но я благодарен тебе, палач. Я жив, а значит…

Острая мысль пронзила голову Гудо, заставив его вздрогнуть:

– Я жив, а что же с Аделой? А дож? Не мог он потерять интереса к ней и ко мне…

– Верно, – согласился Абеле Дженеро и широко улыбнулся.

– Твоя улыбка говорит мне о том, что он или простил нас, или ему сейчас вовсе не до нас.