Николай Гейнце - Современный самозванец

– Нет, Петя, эти слезы не горькие… Эти слезы светлые, перед новой жизнью, которая должна настать для нас… Теперь не ради одной меня ты должен отказаться от своих…

Он понял.

На глазах у него выступили слезы никогда неизведанного счастья.

Он стал обнимать жену и с невыразимой нежностью целовал ее.

– Письмо от госпожи Руга! – доложила, входя Наташа.

– Могла бы и подождать! – заметил граф Петр Васильевич, с видимым отвращением распечатывая конверт.

Графиня смотрела на него вопросительным взглядом.

– Она зовет меня на генеральную репетицию, – проговорил он, пробежав записку глазами. – Скажи, Наташа, что я не приеду…

– Благодарю! – произнесла графиня с чувством. До позднего вечера провел граф в будуаре графини.

«Со вчерашнего дня я совсем другой человек, – думал граф Петр Васильевич, проснувшись утром, – Да, эти чистые слезы, эти светлые радости не сравнятся ни с какими другими наслаждениями! И зачем только понадобилось Корнилию Потаповичу именно в эти дни сводить со мною счеты», – продолжал он, схватывая со стола лист, испещренный цифрами.

«Да, дела расстроены!.. Необходимо отыграться. И это разве будет отступлением от моей клятвы? Ничуть… Я сделаю это ради жены!..»

Размышления эти были прерваны приездом графа Стоцкого.

– Здравствуй… – проговорил он, входя. – Рад видеть, что ты здрав и невредим, а то вчера на репетиции все думали, что ты болен.

– Нет, я был дома. Да и надоел мне, по правде сказать, весь этот разврат, – несмело сказал Петр Васильевич.

– Неужели и игра? А вчера как раз вышла замечательно интересная, метал князь Асланбеков, и Гемпель выиграл горы…

– А я так не завидую даже и Гемпелю… Я провел дивно вечер.

– С кем? С Ольгой Ивановной? Теперь понимаю, почему ты отвоевываешь ее у тестюшки и нажил себе в нем врага. Только потом, когда ты будешь с деньгами…

– Перестань… Я восстаю против его исключительств потому, что так хочет моя жена, и я вчера сидел дома с женою и был счастлив.

– И воображаю как! Женщины всегда очень милы, когда у них не чиста совесть…

– Я требую, чтобы ты сказал мне сейчас, говоришь ли ты вообще или о моей жене? – вскричал граф Петр Васильевич, бледнея.

– Не требуй, милый юноша, можешь ненароком обжечься… – холодно возразил Стоцкий.

– Повторяю, я требую! – яростно крикнул граф Вельский.

– Да и к чему говорить тебе, я уже предупреждал тебя, а ты не веришь.

– Ты говорил тогда бездоказательно.

– А теперь могу привести и неоспоримое доказательство.

– Говори.

– Но к чему это? Оставим лучше.

– Говори.

– Тебе будет горько…

– Нет, я требую, я прошу, я умоляю.

– Ну, хорошо, но помни, что ты сам просил.

– Помню, помню.

– Но так как я люблю, чтобы слова мои имели свой настоящий вес, дай мне прежде всего слово, что ты не станешь бесноваться и попусту скандалить, а выслушаешь меня спокойно, как подобает мужчине, и доведешь дело до конца, чтобы оно выяснилось само собою.

– Постараюсь… Даю…

– Помнишь тот медальон, который ты подарил жене в день рождения?

– Ну да, да.

– Попроси ее надеть его на бал.

– Что ты хочешь сказать?

– Его у нее нет…

– Где же он?

– Он у того человека.

– Я сейчас задушу ее! – проскрежетал граф Петр Васильевич.

– И этим испортишь все дело! Пока ты должен быть так же ласков и спокоен, как был вчера, до самого бала… А когда все откроется, то и тогда бесноваться тебе не расчет. Расстаньтесь спокойно, потому что все состояние теперь – ее.

– Графиня готова и просит ваше сиятельство, – доложил лакей.

– Не пойду! – рявкнул граф.

– Ты уж начинаешь… – заметил ему граф Сигизмунд Владиславович. – Пойми же…

– Это правда… – сознался граф Вельский. – Сейчас буду, – ответил он лакею.

Граф Стоцкий простился и вышел.

8 октября дом Алфимова и снаружи, и внутри был залит огнями.

Казалось, что в эту ночь в его роскошных залах, частью обращенных в сады, собрались представители всех народов, званий и положений, не исключая и творений человеческой фантазии, начиная с мифологического Зевеса и кончая шаловливым эльфом.

Граф и графиня Вельские по праву молодых хозяев дома своего тестя были незакостюмированы.

Граф мрачно стоял у входа.

К нему подошел человек в костюме Мефистофеля и тихо его спросил:

– Исполнил ты мой совет? Она ничего не подозревает.

– Тяжело мне было дьявольски, но все сделано, как ты говорил.

– Да вон и она… – шепнул граф Стоцкий – это был он – указывая на графиню, появившуюся в зале в сиянии своей спокойной и грустной красоты.

Граф Петр Васильевич бросился к ней, едва разыгрывая роль восхищенного.

– А отчего ты не надела моего медальона? – спросил он между прочим.

– Если ты его так любишь, я следующий раз надену… – ответила она, видимо, смущенная.

– Я говорю, чтобы ты надела его именно сегодня, – почти крикнул граф, теряя самообладание.

Этот тон оскорбил графиню.

Она невольно оглянула стоявших вокруг и заметила, что Мефистофель обменялся знаками с какой-то боярыней.

– Хорошо, я съезжу домой, если тебе так хочется! – ответила она мужу.

– Да, поезжай, я хочу, чтобы на тебе был мой медальон… – прохрипел граф.

Графиня удалилась.

– О, как я отомщу… – скрежетал Петр Васильевич.

– Напрасно! – возразил Мефистофель. – Помни ее богатство!.. Лучше ступай и развлекись. Посмотри, какая там прелестная фея…

Граф Петр Васильевич нехотя оглянулся, но увидя нечто, действительно, очаровательное, решил развлечься, как сумеет.

– Почему ты такая грустная, прелестная фея? – спросил он, подойдя.

– И феи не могут не плакать, когда их добрые дела разрушаются, – ответил ему знакомый гармонический голосок.

– Ольга Ивановна! – вскрикнул он. – И вы печальны! Помните, вы обещали мне быть моим другом? Ну, станем и плакать, и утешаться вместе. О, Ольга Ивановна, я ужасно страдаю.

– Это я заметила днем дома. Но что с вами? Ведь ваши отношения к Наде поправились…

– О! Не говорите мне о ней! У меня с нею все покончено! И если я в чем вижу милость Бога ко мне, то это в том, что возле меня вы.

Они сидели в густо увитой со всех сторон зеленью беседке.

– Что вы говорите? – прошептала она.

– Правду, только правду…

Он схватил ее руку, привлек ее к себе и страстно, приподняв маску, поцеловал в губы.

У несчастной, давно беззаветно привязанной к нему девушки закружилась голова.

Тут была и жалость, и дружба, и страсть.

– Я полюбил вас с первого взгляда… – нашептывал ей граф Петр Васильевич. – И это вечное, вечное молчание! Вечная невозможность высказаться! Ну, хоть сегодня, Оля, когда я понял свое несчастье и весь свой позор, сжалься, позволь мне прийти в отведенную тебе комнату по окончании бала и отвести с тобою душу. Нам тогда никто не помешает.