Татьяна Осипцова - Ретт Батлер. Вычеркнутые годы

Скарлетт приказала разместить в газетах обещание награды за любые сведения о муже. Откликов не поступало, но она успокаивала себя тем, что вести до глухих мест доходят с опозданием, и пока еще там узнают о пропавших золотоискателях из Кимберли…

Однако дни шли за днями, складывались в месяцы, и надежда увидеть мужа живым постепенно таяла.

В первое время дамы Кимберли, жены промышленников и управляющих, считали своим долгом навестить несчастную миссис Батлер. Миссис Смолл и миссис Джефферсон всегда приходили вместе и пытались отвлечь ее разговорами о детях. Жена Уильяма Дэвиса сидела по часу за чаем, изливаясь в соболезнованиях. Но больше всех выводила Скарлетт из себя эмоциональная Лия Барнато. Эта круглолицая еврейка с усиками над верхней губой при каждой встрече театрально восклицала:

«Бедняжка миссис Батлер! Вы не имеете даже утешения пролить слезы на могиле мужа!»

Скарлетт не считала, что это послужило бы утешением. Ей казалось, она не переживет, если увидит Ретта мертвым.

Так прошел почти год. Вначале в ожидании и уповании на чудо, затем в отчаянии и безразличии ко всему.

Скарлетт пустила на самотек свои дела, и если бы не преданность и порядочность ее управляющего, могла потерпеть серьезные убытки. Почти безвылазно сидела она дома и лишь вечером, с наступлением темноты, выходила в сад. Ее отшельничество не было соблюдением траура в общепринятом смысле – она не носила черного, хотя незаметно для самой себя перестала одеваться в светлые и яркие платья. Траур поселился в ее душе.

Кэт отдалилась от матери, предпочитала проводить время с гувернанткой. Девушка, не скрываясь, лила слезы по хозяину в течение многих дней, но Скарлетт в своем горе не обращала на это внимания. Сама она не выезжала с дочерью на прогулки, за учебой следила поверхностно – ведь этим всегда занимался Ретт. Вечера, которые прежде семья в полном составе проводила в библиотеке, где Скарлетт с Реттом обсуждали новости, а Кэт, если не устраивалась на коленях у отца, то рисовала в своем углу – стали для Скарлетт самым ненавистным временем дня. Вечера и ночи во вдовьей спальне.

«А ведь я сама накликала эту беду, – пришло однажды в ее измученную бессонницей голову. – Я сказалась вдовой, побоявшись огласки, что меня бросил муж. Я живого Ретта назвала мертвым – ведь это грех! И Колум не одернул меня, не запретил лгать – а еще священник… В течение пяти лет он покрывал мою ложь. Впрочем, это было не единственным его грехом. Колума Господь уже покарал, теперь пришла моя очередь!»

День и ночь ее глодало чувство вины, и она проклинала тот день, когда Маферсон явился к Ретту со своей картой.

Решение вернуться в Америку возникло внезапно.

За завтраком мадемуазель Эжени со вздохом напомнила, что ровно год прошел с того дня, как мистер Батлер покинул свой дом, чтобы больше никогда не переступить его порога.

Лицо Скарлетт перекосилось от злости: как смеет эта мерзавка напоминать о том, о чем она и так думает, не переставая?

«Уехать отсюда! – тут же решила она. – Уехать, потому что здесь от француженки избавиться почти невозможно. А дома есть Розмари, есть другие репетиторы – в конце концов, там есть школы и пансионы для девочек».

– Мы едем в Америку, – заявила Скарлетт, обернувшись к дочери. – Прошел год, я потеряла всякую надежду.

– Мама, но я чувствую, папа жив! – горячо воскликнула девочка. – Помнишь, я рассказывала тебе свой сон?

– Я не верю в вещие сны. Ты просто слишком чувствительна, Кэти. Мы поедем в Чарльстон, к Розмари. Представляешь, как она будет рада видеть тебя?

– Мадам, но если мистер Батлер на самом деле жив, а мы уедем… – попыталась вставить Эжени Леру.

«Тебя никто не спрашивал!» – хотелось крикнуть Скарлетт, но она лишь сверкнула глазами в сторону гувернантки и сказала, адресуясь к дочери:

– Мистер Дэвис будет продолжать вести наши дела здесь, и если у него появятся какие-нибудь сведения о папе, он тут же нас известит.

Приготовления к отъезду не заняли много времени. Едва услышав, что вдова мистера Батлера покидает Кимберли, миссис Фриманн, жена ростовщика, тут же выразила желание купить ее дом со всей обстановкой. Скарлетт не стала торговаться, согласилась на предложенную цену. Ей не терпелось скорее покинуть Африканский континент, поэтому с собой она брала лишь часть гардероба и некоторые из личных вещей мужа, на память.

Накануне отъезда Скарлетт в последний раз проехалась в коляске по Кимберли, мысленно прощаясь с ним. С горечью она признала, что решение обосноваться в алмазоносном краю было ошибкой. Ее личное состояние за два года не увеличилось даже на сотню тысяч фунтов. Да и что значат деньги, когда в погоне за богатством она потеряла самое дорогое?

Путешествие на родину было тягостным и показалось Скарлетт непомерно долгим. Они уезжали 25 июня, в разгар зимы, когда температура днем не поднималась выше шестидесяти пяти градусов, а по ночам, при тридцати, в Кейптауне даже подмораживало.

Одиннадцатого августа они добрались до Портсмута, и оттуда Скарлетт телеграммой известила золовку. В последний день августа величественный «Империал» зашел в бухту Чарльстона.

Едва сойдя с трапа парохода, Скарлетт оказалась в объятьях Розмари. Обе разрыдались и долго всхлипывали, не в силах оторваться друг от друга. Наконец, опомнившись, Розмари обернулась к племяннице. Расцеловав девочку в обе щеки, она не сдержалась:

– Кэти, крошка, до чего же ты вытянулась! Никто не даст тебе восьми лет.

Скарлетт сама не раз думала, что дочь растет необыкновенно быстро, и опасалась, что девочка станет такой же нескладной дылдой, как тетка. Однако при поверхностном сходстве Кэт все-таки отличалась от Розмари. Ее лицо уже утратило детское очарование, но не лишилось яркой врожденной индивидуальности. Глаза, прежде широко распахнутые, почти круглые, будто удлинились, а носик, благодарение богу, не вырос, подобно теткиному. Движениям ее была свойственна естественная грациозность, в отличие от резкости Розмари.

Когда они оказались в доме на Баттери, на Скарлетт душной волной накатили воспоминания. Ей припомнилось, как она впервые переступила порог этого дома под приветливым взглядом мисс Элеоноры. Как мечтала разделить постель с Реттом в угловой спальне на втором этаже; на какие ухищрения пускалась, добиваясь его внимания; в какой бессильной ярости покидала этот дом после бегства мужа… Три года назад она провела здесь несколько спокойных месяцев – пожалуй, последних безмятежно счастливых.

«Опять я поплыла против течения, – сжималось ее сердце в раскаянии, – и опять потерпела крах. Я смеялась над Реттом, взывала к его мужскому самолюбию, вынудила ввязаться в ненужную авантюру. Если б я не уговорила его отправиться в Кейптаун, он бы сейчас сидел в этой библиотеке, покуривал сигару и делился вычитанными в газетах новостями».