Ким Балков - Проклятие Баальбека

Буха-заарин появился внезапно.

— Я ждал тебя, Китбуга, сын Чаная, — сказал священник. — Ты проделал долгий путь. Но остались ли в тебе силы противостоять асурам?

— Да, — ответил Китбуга.

Про Буха-заарина говорили, что раньше он был великий воин. С двумя тысячами верных нукеров Буха-заарин опрокидывал целые тумэны и брал приступом большие чжурчжэньские города. У него было много скота и наложниц. Но после того, как потерял на войне сына, Буха-заарин раздал нищим все свое имущество и ушел в горы. С тех пор минуло столько лет, что даже быстроструйная Тола побежала в обратную сторону. Однако и сейчас Буха-заарин все еще силен и грозен. Он был выше Китбуги на целую голову. Вот только глубокие, чем-то похожие на русла высохших рек морщины да клочья седых бровей на широком, обтянутом желтою кожею лице выдавали его старость.

Буха-заарин развел костер и приготовил настойку из горных трав. Она была вязкой и горькой, но Китбуга через силу выпил целый кунган. Ему хотелось поскорее освободиться от асуров, чтобы снова почувствовать себя легко и свободно.

Над головой висело черное, усеянное тумэнами холодных иглистых звезд небо.

Буха-заарин сказал, что во времена Есугея в Китае жил ростовщик по имени Хашэнь. Он не знал, куда девать свои несметные сокровища, и возле дома разбил сад, где деревья были отлиты из чистого золота, а дорожки усеяны драгоценными камнями. Но пришли чжурчжэни и убили Хашэня, а сад его разрушили.

— Я никогда не стремился к богатству, — слабо отозвался Китбуга и облизнул пересохшие губы.

— Это хорошо, — задумчиво произнес Буха-заарин. — Сосна на протяжении многих лет все такая же стройная и красивая, а трава за год прекращает свое существование. Бери за основу все лучшее, что накоплено веками. Пусть учение Отца Вечно синего Неба, процветающее в наших степях, коснется твоей души по воле Творца.

У Китбуги кружилась голова, а все тело становилось каким-то вялым и слабым, точно бы уже не принадлежало ему. Перед мысленным взором мелькали картины сражений, слышались бой барабанов, храп коней и предсмертные стоны раненых. Наконец он увидел кыпчакскую ханшу. Лицо ее было подобно луне, а длинные темные волосы чем-то напоминали речные заросли.

Китбуга пригляделся и скоро заметил у нее за спиной какое-то странное существо с головой шакала и телом человека.

— Моя кровь не даст тебе покоя, — смеялась кыпчакская ханша. — Я заберу тебя в подземное царство Иблиса.

Девушка пыталась схватить его за горло, а у Китбуги не было даже сил сопротивляться. Но вот появился Хабичи. Три копья торчали из груди баргута. Однако он смело бросился на асуров и разметал их, а потом мечом отсек девушке обе руки…

Когда Китбуга очнулся, Буха-заарина уже не было. Только тлеющие угли костра и опрокинутый кунган напоминали ему о том, что здесь произошло ночью.

Китбуга тяжело поднялся, и, ступая меж камней, свернул на тропу, которая круто падала в распадок. Мир выглядел загадочным и интересным. Он вспомнил слова бродячих монахов из Диарбекира и решил найти древнюю киданьскую столицу.

Китбуга перевалил через скалистые хангайские горы, сплавился на плотах по бурливому Хилку, прежде чем в изножье Хомушэ набрел на развалины Карабалгасуна. Сначала он не понял, что раньше здесь был большой город, но, когда увидел заросший густой травой ров и разрушенные крепостные башни, остановился и присел на обломок гранитной плиты. Она была гладкая и теплая, словно бы люди только вчера ушли отсюда.

Яркий луч солнечного света скользнул по загнутому носку гутула, и в высокой, едва ли не в человеческий рост траве указал извилистую, уводящую в горы тропу.

Китбуга поднялся и пошел по ней, и скоро среди обомшелых камней обнаружил узкую черную плиту, на которой по-уйгурски было высечено имя Елюй Амбаганя.

Китбуга скрестил на груди руки и долго стоял так, вспоминая, как отважный предводитель киданей вывел разгромленную орду из охваченной огнем столицы Срединной империи. Казалось бы, киданям некуда деться. Они должны были неминуемо погибнуть в знойной пустыне. Но Елюй Амбагань сумел отвоевать для своего народа богатые степи на западе Турфана. Он разбил арабов и в изножье Хомушэ построил великий город.

Как все изменчиво и преходяще в подлунном мире! Елюй Амбагань спас свой народ от верной гибели, а люди забыли о нем. Умерло поколение тех, кто был с ним в трудные дни, и имя его затерялось в летах.

На горизонте темнела зубчатая полоса леса. Там, в Черном бору, нашел свою смерть кэраитский Ван-хан.

Китбуга подумал о том, что неспроста покоятся рядом два великих человека. Он вознес руки к небу и произнес потрескавшимися от ветра губами:

— Абай-бабай, Отец Вечно синего Неба, на милость Твою уповаю. Прими их в Свое Ханство и упокой с миром.

После поражения кэраитов у синих хангайских гор в Великой степи воцарилось девятиножное знамя Чингиса. Хвала рыжебородому потрясателю Вселенной, который никогда не преследовал своих подданных за веру! Он даже сломал хребет прорицателю Кокочу за то, что тот сеял смуту в душах молодых царевичей и переманивал от них людей, заставляя совершать камлания.

Китбуга вспомнил спор Буха-заарина с бродячими монахами из Диарбекира. Ему было тогда всего семь лет, а такое чувство, что это случилось вчера.

Монахи увлеченно рассказывали найманам о Царь-граде, где от Церквей с золотыми куполами рябит в глазах, а самую главную из них ромеи называют Святой Софией.

Буха-заарин удивлялся, говорил, что обитель Творца не может носить имя женщины. У Бога нет матери. Он есть начало и конец всему сущему. Раньше была только тьма. Скопления ее двигались беспорядочно, но однажды они приблизились к краю пространства, в котором они обитали, и попытались проникнуть за него, чтобы омрачить «царство света». Против них вышел сражаться первый человек земли. Силы мрака растерзали его тело и отняли душу. И тогда пришел Сын Творца Вечно синего Неба.

— Все, что связывает нас с этим миром, греховно, — задумчиво говорил Буха-заарин.

— Ты не прав, — горячились монахи. — Создатель мира несет людям благо дарующий свет, все созданное Творцом прекрасно. Только мы по душевной слабости и склонности ко греху не чувствуем этой красоты.

На другой день монахи покинули кочевья найманов, а Буха-заарин ушел в горы…

Всю зиму Китбуга прожил на опушке Черного бора, а по весне, когда склоны окрестных сопок сделались синими от цветов ургуя, отправился домой.

Мать так обрадовалась ему, что велела хукерчинам заколоть десять самых жирных баранов, и позвала в юрту музыкантов-хурчинов, чтобы они игрой на лимбе и морин-хуре услаждали его слух.

Китбуга еще никогда не видел ее такой красивой. Алга-хатунь нарумянила щеки, надела туйбу и шэмхургэ.